Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

Схейен Шенг

Подвергая критическому разбору эстетические теории Джона Раскина и Льва Толстого, Дягилев пытается выработать собственную теорию.

«В одном, не зависящем ни от каких объективных условий, развитии художественной личности я вижу поступательное движение всей истории искусств, и с этой точки зрения все эпохи последней имеют одинаковую равноценную важность и достоинство […]

…Мы воспитывались на Джотто, на Шекспире и на Бахе, это самые первые и самые великие боги нашей художественной мифологии, но правда, что мы не побоялись поставить рядом с ними Пювиса, Достоевского и Вагнера […]

Во всем нашем отношении к искусству мы прежде всего требовали самостоятельности и свободы […] Мы отвергли всякий намек на несамостоятельность искусства и поставили за исходный пункт самого человека, как единственно свободное существо»⁴.

Как уже говорилось, другой серьезной темой, занимавшей российские умы в последней

четверти XIX века, была дискуссия о роли национализма. Как и повсюду в Европе, национальное самосознание играло в XIX веке очень важную роль в России, но здесь споры на эту тему отличались особым накалом страстей, с которым все прочие дискуссии не шли ни в какое сравнение. Причин для этого была масса. Тяга к народности являлась, как это обычно и бывает, побочным продуктом интернационализации, что воспринималось чрезвычайно болезненно в России, где шла коренная ломка всех устоев в результате стремительной модернизации экономики. Впрочем, радикальные формы, в которые выливалось прогрессивное движение, ставили под сомнение практически любую форму социальной активности. Исключение составляла лишь кампания борьбы за укрепление национального самосознания, и Дягилеву предстояло определить свою позицию в этих спорах.

«Национализм – вот еще больной вопрос современного и особенно русского искусства. Многие в нем полагают все наше спасение и пытаются искусственно поддерживать его в нас. Но что может быть губительнее для творца, как желание стать национальным? Единственный возможный национализм – это бессознательный национализм крови. И это сокровище редкое и ценнейшее […] Мы должны искать в красоте великого оправдания нашего человечества и в личности – его высочайшего проявления»⁵.

В журнале публиковались статьи о настоящем и прошлом изобразительного искусства, о художественных ремеслах, статьи искусствоведческого и литературоведческого характера. В нем также имелся раздел хроники, печатались объявления и анонсы. Репродукции были напечатаны на бумаге разного качества. Сделать журнал таким, как им хотелось, было крайне проблематично. В России не было ни одного журнала, который бы отвечал требованиям, которые ставили перед собой дягилевцы. Российские печатники и литографы не имели должного профессионализма и оборудования, что не позволяло им работать на желаемом уровне. Бумагу привозили из Финляндии, клише изготавливались в основном в Берлине, Мейзенбахе и Фрише. Долго выбирали шрифт, в конце концов остановились на шрифте времен императрицы Елизаветы, матрицы нашлись в архивах Академии наук. Бакст подготовил эскиз логотипа – орел со сложенными крыльями, – его печатали на почтовой бумаге и при размещении рекламы. Надо было организовать подписку на журнал и наладить сбыт через ряд избранных магазинов. В ограниченном объеме журнал продавался также за границей, как ни странно, в Кристиании и Милане. [103]

103

В коллекции Фрица Люхта в Париже (Фонд Кустодия) хранится Отчет по первому году издания журнала «Мир искусства», который Дягилев послал Тенишевой. В нем содержатся статьи по расчетам с разными поставщиками и заказчиками. См. ФК. 2004-А. 620.

Редакция журнала располагалась на квартире Дягилева на Литейном проспекте, там готовили клише и производили трудоемкую ретушь фотографий. Собрания редакции проходили по понедельникам (начиная с 1903 года по вторникам). На квартире Дягилева всегда было много народу, кружок работал по большей части бесплатно. Невероятная энергия Дягилева, как писал Бенуа, «заставляла нас забывать опасность и усталость, заставляла нас взирать на этого “первого среди нас работника” как на подлинного вождя, за которым пойдешь в огонь и в воду, – хотя бы и настоящей необходимости в том не было. Дягилев, этот делец, этот brasseur d’affaires [104] для глаз непосвященных, для нас, близких и хорошо его изучивших, обладает своеобразным даром создавать “романтическую атмосферу работы”, и всякая работа у него носит прелесть рискованной авантюры […] В нем периоды лени и апатии вдруг сменяются приступами чрезвычайной активности, и только в них он чувствует себя в своей настоящей стихии. Тут ему уже мало преодолевать возникающие на пути осуществления трудности, он любил их еще себе создавать искусственно и с двойным азартом преодолевать»⁶. Ядро редакции составляли пятеро: Бенуа, Бакст, Нувель, Философов и Дягилев.

104

Заправила (фр.).

Философов вел литературный отдел и смотрел на него как на свою епархию. Бакст, еще не превратившийся в парижскую знаменитость, следил за качеством печати.

Нувель выполнял обязанности секретаря редакции и практически не покидал ее стен. Меткую характеристику дал Нувелю один из художников, часто посещавших редакцию журнала: «Нельзя даже представить себе “Мир искусства”, не представляя в то же время его маленькой, вертлявой, всегда франтовато одетой фигурки, живо бегающей по комнате с сигарой в зубах либо восседающей на самом краю дивана, заложив нога за ногу»⁷. Делами журнала Нувель занимался в свободное от работы время – он служил чиновником Министерства двора. «Она [служба] была для него лишь средством заработка, и мы знали об этой службе только потому, что иногда он появлялся в редакции в “деловом” виц-мундире»⁸. Когда Бенуа где-то в середине 1899 года вернулся из Парижа в Петербург, он постепенно стал входить в свою прежнюю роль интеллектуальной совести кружка.

С. Дягилев и В. Нувель через пятнадцать лет. Шарж-фантазия В. Серова

Появилось также много новых лиц, примкнувших благодаря журналу к окружению Дягилева. В первую очередь это Альфред Павлович Нурок, еще один дилетант в искусстве, служивший, подобно Нувелю, чиновником в министерстве. Этот «забавный циник с невозмутимым лицом Мефистофеля»⁹ прославился не только своими сатирическими зарисовками (которые порой вызывали шумиху в обществе), но и музыкально-критическими разборами, публиковавшимися в «Мире искусства». Он был горячим поклонником «декадентских» течений в европейском искусстве, любителем эротики и большим знатоком немецкой и французской поэзии. Из всего кружка Нурок особенно любил «эпатировать буржуазию», и поэтому всегда имел при себе в кармане сюртука томик запрещенного в России маркиза де Сада.

Ценным новым сотрудником «Мира искусства» был молодой художник и искусствовед Игорь Грабарь. Он жил в Мюнхене и присылал оттуда новости о художественной жизни Германии. Грабарь был намного прогрессивнее Дягилева и Бенуа. К примеру, он не отрицал постимпрессионизм. Грабарь позже станет искусствоведом номер один в Советском Союзе, и, несомненно, его статус правоверного советского искусствоведа послужит причиной того, что на Западе его практически игнорировали.

Няня Дягилева Дуня. Рисунок Л. Бакста

Еще один человек постоянно находился в редакции. Это был лакей Дягилева Василий Зуйков. «В редакции царил невообразимый хаос, но Василий, похоже, всегда знал, что где лежит, и не только Дягилев, но и вся редакция обращалась к нему, если пропадала книга, статья или рисунок. Так же и няня Дягилева Дуня [Авдотья Александровна Зуева] неспешно двигалась в своем коричневом платье по столовой и вообще по всей “декадентской” квартире Дягилева, внося в быт типичный уют феодального поместья. Впечатление еще больше усиливалось, когда хозяин дома отбрасывал свои наполеоновские замашки и садился за стол к чаю запросто в халате – пусть блестящем и шикарном, но вполне обломовском»¹⁰. Именно такая старинная патриархальная атмосфера, неизменно сопровождавшая Дягилева, заставила Бакста на знаменитом портрете Дягилева изобразить на заднем плане няню: пожилая женщина задумчиво и серьезно смотрит на человека, которому она служила с самого его детства.

Дягилев никогда не понимал буржуазного разделения на жизнь частную и деловую – для него это не имело значения ни в начале его карьеры культурного предпринимателя, ни в дальнейшем, когда он стоял во главе организации, объединявшей сотни людей. Его дружеские, любовные и семейные связи порой тесно переплетались с деловыми взаимоотношениями. В редакции можно было часто встретить двух его братьев, Валентина и Юрия, и неизменно – двоюродного брата Павку. Всем им давали самые разные поручения. В среде ближайших сотрудников Дягилев всегда старался создать домашнюю, почти родственную атмосферу. Преимущества такого подхода были очевидны: это формировало чувство сопричастности каждого, не оставляя места для индивидуальной корысти, и создавало настрой, при котором личные интересы должны были уступить место общим. Многие отмечали огромную сплоченность группы, друзья всегда выступали сообща, как единое целое. Но проявлялись и недостатки такого подхода: деловые и производственные конфликты оказывали прямое и, как правило, одинаково сильное эмоциональное воздействие как на его собственную личную жизнь, так и на жизнь тех, кто его окружал. Примером служили его постоянные ссоры с Бенуа и особенно с Сомовым (отношения Сомова с Дягилевым в тот год настолько накалились, что Дягилев даже вызвал его на дуэль, – к счастью, все обошлось), в дальнейшем это отразилось и на его взаимоотношениях с Философовым.