Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

Схейен Шенг

Молодые люди и в самом деле переживали золотые дни своей дружбы. В дальнейшем им довелось узнать значение таких слов, как «борьба», «примирение» и «предательство».

VII

«Шарлатан и шармер»: портрет Сергея Дягилева

1895–1898

Примерно в начале весны 1895 года серьезно заболел Юрий. Дом Сергея превратился в лазарет. Вызвали врачей, и диагноз был поставлен быстро: дифтерия, круп. Это респираторное заболевание не только могло оказаться смертельным – болезнь была еще и очень заразной. Трудное время для Сергея, у которого примерно тогда развился панический страх перед инфекционными заболеваниями. Доходило до того, что, когда он шел по улице в Петербурге, он прикрывал рот носовым платком из-за боязни заразиться, и даже в разгар лета ездил в закрытой коляске, считая, что лошади могут быть разносчиками инфекции.

Несмотря на это, он очень заботился о своем любимом младшем

брате. Опасаясь, что телеграмма с известием о состоянии Юрия может вызвать панику у его родителей, он посылает в далекую Ригу Валентина (в то время отец служил в Риге)¹. Через несколько месяцев состояние Юрия улучшилось, его жизнь была уже вне опасности. Тем не менее Елена Дягилева переехала к Сергею, чтобы самой ухаживать за сыном. К началу лета, пролежав до этого четыре месяца в постели, Юрий практически выздоровел, и Сергей уехал в новое длительное путешествие по Европе, целью которого было посещение мастерских художников.

Осенью он напишет мачехе свое знаменитое письмо, заключительные строки которого цитируются практически в любой работе о Дягилеве. Эти строки в самом деле говорят о возвращении его самоуважения и хорошем знании себя самого. Несмотря на оттенок позерства, в них вряд ли можно усмотреть нарочитую демонстрацию «разбухающего эгоизма», как их обычно принято интерпретировать. В этом письме целая страница посвящена описанию дел у обоих братьев – подобные отчеты Сергей посылал матери весь предшествующий год. Юрию пришлось перейти в менее престижный полк – возможно, из-за того, что в результате болезни он сильно отстал по учебе. Дягилев старается как-то смягчить эти горькие и, возможно даже, унизительные вести. Сергей относился к своим младшим брать ям легко, весело-иронично, точно так же, как он смотрел на себя самого. Каким бы тщеславным ни покажется читателю дягилевский самоанализ, письмо в целом не подтверждает репутацию самовлюбленного «нарцисса», каким видели Дягилева многие его современники.

«Милый Лепус,

[…] дела Юрья в корпусе плохи, но опасности мало. Его, должно быть, придется переместить в Николаевский корпус, – но ведь это дело лишь самолюбия – уж пить чашу позора, так до конца. Шутки в сторону – ему наверно придется там кончить. Не все ли это равно, в конце концов? […] Я устроил, чтобы они оба по праздникам ездили верхом в манеже, это для Юрья крайне полезно. Не так ли, г-н Генерал? Оба они славные дети. Линчик по природе лучше и даже гораздо, на вид симпатичнее, но au fond [76] гораздо менее симпатичен – он неделикатен. Юрий гораздо развращеннее, но трогателен своим тактом и теплотой. Трудный период он переживает и, конечно, не выйдет из него с таким блеском, как вышел Линчик. Мне за Юрья вообще непокойно, но это в принципе, ибо это результат наблюдений, а не фактов. Что касается до меня, то надо сказать опять-таки из наблюдений, что я, во-первых, большой шарлатан, хотя и с блеском, во-вторых, большой шармёр, в-третьих – большой нахал, в-четвертых, человек с большим количеством логики и малым количеством принципов и, в-пятых, кажется, бездарность; впрочем, если хочешь, я кажется нашел мое настоящее значение – меценатство. Все данные кроме денег – mais ca viendra» [77] ².

76

По сути (фр.).

77

Но это придет (фр.).

Так как денег у него и в самом деле не было, о классическом «меценатстве» речи пока идти не могло. Дабы реализовать задуманное, он вначале должен был заявить о себе как о знатоке искусства. С 1896 года Дягилев начинает писать критические статьи об искусстве для газеты «Новости и биржевая газета». Одну из первых своих статей, отчет по поводу акварельной выставки, он подписывает псевдонимом «Любитель» – возможно, потому, что на выставке было выставлено несколько акварелей из его собственной коллекции. В той же газете потом печатались и другие его статьи, подписанные инициалами «Д.» или «С.Д.».

Содержательно в своих первых статьях Дягилев придерживается промежуточной позиции. С одной стороны, он выражает уважение передвижникам, отдавая дань господствующей в ту пору тенденции реализма и народности, обычно поддерживаемой газетой «Новости». С другой стороны, он проявляется как сторонник возрождающейся ориентации на европейское искусство, которое передвижники отметали как ненужное.

«Надо сделаться не случайными, а постоянными участниками в ходе общечеловеческого искусства, – писал он. – Солидарность эта необходима. Она должна выражаться как в виде активного участия

в жизни Европы, так и в виде привлечения к нам этого европейского искусства; без него нам не обойтись – это единственный залог прогресса и единственный отпор рутине, так давно уже сковывающей нашу живопись»³.

Впрочем, Дягилев считал, что европейская культура в силу особых причин тоже нуждается в России: «Если Европа и нуждается в русском искусстве, то она нуждается в его молодости и в его непосредственности»⁴.

И хотя в этих словах уже проявлялся будущий импресарио, Дягилев во многих отношениях оставался консервативным. Наибольшее внимание он уделяет художникам, которых знал лучше всего: немецким и русским реалистам. В то же время он противопоставляет самых прогрессивных среди них (например, пейзажиста Левитана) наиболее ортодоксальным художникам старшего поколения, таким как Маковский и Клевер. Поначалу он редко берет на себя смелость высказываться о творчестве художников из своего собственного окружения. Иногда просто сетует на отсутствие на выставке работ Бакста или, в своей первой статье, подпускает шпильку Бенуа: «Можно сказать еще два слова об Алекс. Бенуа, выставка которого нынче не совсем удачна. Выставленные работы интересны в студии, но для выставки они слабоваты […] Это только намеки, проекты, даже не этюды»⁵. Несомненно, такими замечаниями Дягилев, прежде всего, хотел подчеркнуть свою беспристрастность в редакции «Новостей» – ведь там, конечно, знали об их дружбе, – однако Бенуа все равно обиделся на Дягилева. Как бы то ни было, это опровергает более поздние заявления Бенуа о том, что он якобы был соавтором первых дягилевских статей. [78]

78

«Сережа был абсолютно неподготовленным писателем […] Я обычно полностью перерабатывал его черновики». Цит. по: Benois A. Reminiscences of the Russian Ballet. L., 1941. P. 177.

Дягилев впервые выступает в качестве критика-искусствоведа примерно в тот же период, когда сдает свои последние зачеты. 23 июля 1896 года он телеграфирует матери: «Университет кончился обнимаю Сергей»⁶.

Впрочем, в конце лета Бенуа надолго уезжает (на целых два с половиной года) в Париж, где, по поручению княгини Тенишевой, он будет отбирать работы для коллекции акварелей. Это было важное и многообещающее дело, поскольку Тенишева задалась целью «по возможности полно представить в коллекции историю акварельного мастерства, начиная с европейских школ и кончая русской…»⁷ и готова была вкладывать в это большие деньги, что давало Бенуа возможность расширять познания в области европейского искусства.

Мария Тенишева была одной из самых выдающихся женщин, которых дала России эпоха fin de si`ecle. [79] Она вложила целое состояние, в основном принадлежавшее ее мужу, в развитие русского искусства, создавая свою собственную художественную коллекцию, и, что еще важнее, организовав коммуну художников в Талашкине, которое стало одним из главных мест изучения и сохранения истинно русского искусства.

Сразу после отъезда Бенуа в Париж Дягилев начинает общаться с Тенишевой. Совместно они посещают публичные лекции искусствоведа Адриана Прахова, eminence grise [80] русской истории искусств. Дягилев нередко бывал у нее во дворце на Английской набережной.

79

Рубежа веков (фр.) – то есть конца XIX – начала XX в.

80

Перен. «тайный советник» (фр.).

Тем временем Бенуа в Париже был занят подготовкой выставки коллекции Тенишевой. Выставка должна была открыться в Петербурге в январе 1897 года. У Дягилева зрели свои планы: подготовить выставку современных европейских акварелистов, в первую очередь показать работы немецких художников, с которыми он познакомился во время его последней поездки. За помощью в получении визы он обращается через графа Ивана Толстого к барону Остен-Сакену, занимавшему пост директора департамента внутренних сношений в Министерстве иностранных дел. 16 ноября 1896 года он лично подписал «заграничный паспорт… дворянину С. П. Дягилеву»⁸. Заручившись рекомендательным письмом от Императорской академии художеств (скорее всего, тоже через посредничество Министерства иностранных дел), Дягилев в конце ноября уезжает в Германию при обретать художественные экспонаты для своей выставки.