Сергей Михалков

Михалков Сергей Владимирович

Глумов. Надо… Да, пожалуй, не рано… Пусть наша жизнь на его глазах протекает. И в карты нам компанию составит.

Рассказчик. А может, не надо его, а, Глумов?

Глумов. Надо.

Рассказчик. А как его зовут?

Глумов. Кого?

Рассказчик. Ну, особу эту.

Глумов. Кшепшицюльский.

Рассказчик. Откуда фамилия такая?

Глумов. Да не знаю его фамилии. Прозвал его случайно Кшепшицюльским, и, к удивлению, он сразу начал откликаться.

Пауза. Напевает

романс.

Не то чтобы мне весело. Не то чтоб грустно мне. Одну я песнь заветную Пою всегда себе. Пригрей меня ты, крошечка, Согрей меня душой, Развесели немножечко. Дай отдохнуть с тобой. Дай позабыть мне прошлое, Что отравило жизнь. Хочу в твоих объятиях Я счастье ощутить. Теперь я снова счастлив. Теперь я жить хочу. И то, что было прошлого, Забвенью предаю [1] .

1

Слова Губкиной. Музыка Гончарова.

Рассказчик. А — верно ты говорил, Глумов: нужно только в первое время на себя подналечь, а остальное придет само собою.

Глумов. Нет, вот я завтра окорочек велю запечь, да тепленький… Тепленький на стол-то его подадим! Вот и увидим, что ты тогда запоешь!

Рассказчик (впадая в прострацию). Тепленький… окорочек. Это в своем роде сюжет…

Глумов(почти засыпая). Это ты верно изволил заметить… сюжет!

Рассказчик. Господи! А хорошо-то как!

Глумов (сквозь сон). Ой хорошо.

Рассказчик. Ой хорошо.

Глумов. Ой… (И захрапел.)

Рассказчик (в зал). Сомкнув усталые вежды, мы предавались внутренним созерцаниям и изредка потихоньку вздрагивали. Исключительно преданные телесным заботам, мы в короткий срок настолько дисциплинировали наши естества, что чувствовали позыв только к насыщению. Только к насыщению. Ни науки, ни искусства не интересовали нас. Мы не следили ни за открытиями, ни за изобретениями, не заглядывали в книги. Даже чтение газетных строчек сделалось для нас тягостным… Мы уже не «годили», а просто-напросто «превратились». Даже Молчалин, когда навестил нас, нашел, что мы все его ожидания превзошли. В согласность с этой жизненной практикой выработалась у нас и наружность. Мы смотрели тупо и невнятно, не могли произнести сряду несколько слов, чтобы не впасть в одышку, топырили губы и как-то нелепо шевелили ими, точно собираясь сосать собственный язык. Даже неизвестный прохожий, завидевши нас, сказал: «Вот идут две идеально-благонамеренные скотины!»

Глумов (издав стон, открывает глаза). Что? А?.. А ведь я, брат, чуть было не заснул.

Рассказчик.

Да?

Глумов. Чайку бы выпить!

Рассказчик(вяло). Можно и чайку… Глумов. С вареньем или без варенья? Рассказчик. Без варенья…

Глумов. С каким без варенья?.. Рассказчик. С вишневым… без варенья…

Глумов хлопает в ладоши. Входит лакей.

Глумов (лакею). Чаю. С вишневым. Без варенья.

Лакей, оторопев от столь странного заказа, обалдело смотрит на господ.

Затемнение.

Картина вторая

Рассказчик (в зал). Вскоре Глумов познакомил меня с этим, с Кшепшицюльским. Он стал бывать у нас каждый день, каждый вечер, только спать уходил в квартал. Эта особа была для нас большим ресурсом. Он составил нам компанию в карты и к тому же являлся порукой, что мы можем без страха глядеть в глаза будущему до тех пор, покуда наша жизнь будет протекать у него на глазах.

За ломберным столом, при свечах, играют в карты Глумов, Рассказчик и Кшепшицюльский, человек неопределенного вида, в подержанном фраке, в отрепанных клетчатых штанах, в коленкоровой манишке, которая горбом выбилась из жилета. Он то и дело подносит карты к губам, над которыми торчат щетки рыжих усов. Явно передергивает карту. Рассказчик, не выдержав жульничества Кшепшицюльского, встал, отошел в сторону.

Глумов(Рассказчику). Сядь!

Пауза.

Сядь, говорю!

Кшепшицюльский(многозначительно). А як вы, панове, думаете: бог е?

Глумов. Тебе-то какое дело? Сдавай!

Кшепшицюльский. Все же ж! Я, например, полагаю, что зовсим его ниц. (Поднес карты к губам, почесал в усах, моментально передернул карту.)

Глумов. А ты, молодец, когда карты сдаешь, к усам-то их не подноси!

Кшепшицюльский. Чтобы для вас удовольствие сделать, я же готов хотя пятьнадцать раз зряду сдавать — и все то же самое буде! (Сдает карты вновь, открывает свои.) Десять без козырей! От то игра!

Рассказчик берет канделябр, замахивается на Кшепшицюльского. Глумов его останавливает.

Глумов (прервав игру, которая складывается благоприятно для Кшепшицюльского). Закусим?

Кшепшицюльский. Именно ж! Потому, звиже так уже сделано есть, что, ежели человек необразован, он працювать объязан, а ежели человек образован, он имеет гулять и кушать! Иначе ж революция буде!

Все трое подходят к небольшому столику, на котором стоит еда и графин с водкой.

Рассказчик. А что, брат Кшепшицюльский, ты в суде часто бываешь?

Кшепшицюльский. А як же ж не часто? Какой же ж суд без меня?