Сергей Михалков
Шрифт:
Н. М. Скажи, а повлияло это стихотворение на ваши отношения со Светланой, с той, кому ты посвятил?
С. М. Нет, нет, никакого.
Н. М. Никакого?
С. М. Никакого.
Н. М. То есть она, так сказать, пропустила это мимо.
С. М. Она пропустила мимо, никак не реагировала на публикацию эту, так что… это была судьба. Вообще я очень верю судьбе — и на войне, где я был пять лет и благодаря судьбе не попал в плен, благодаря судьбе я остался жив и не был убит, и не был ранен, а только контужен. Судьба у меня была очень удачная, потому
Н. М. А почему ты говоришь «судьба» и не говоришь «Бог»?
С. М. А потому что все от Бога — и судьба от Бога.
Одним из удивительнейших качеств Сергея Михалкова — это была его легкость. Легкость, защищенная талантом, то есть легкость, которую можно было себе позволить, только ощущая, может быть, даже подсознательно ощущая, огромный потенциал своих творческих возможностей. И потому он с равной степенью легкомысленности порою общался и с премьерами, и с дедушкой Калининым, и с другими партийными бонзами того времени, по-моему, даже не понимая разницы между ними. Ну кто мог еще написать такие летящие строки:
Я хожу по городу, длинный и худой, неуравновешенный, очень молодой. Ростом удивленные, среди бела дня мальчики и девочки смотрят на меня. На трамвайных поручнях граждане висят. «Мясо», «Рыба», «Овощи» — вывески гласят. Я вхожу в кондитерскую, выбиваю чек. Мне дает пирожное белый человек. Я беру пирожное и гляжу на крем, на глазах у публики с аппетитом ем. Ем и грустно думаю: через тридцать лет покупать пирожное буду или нет? Повезут по городу очень длинный гроб. Люди роста среднего скажут: он усоп. Он среди покойников вынужден лежать, он лишен возможности воздухом дышать. Пользоваться транспортом, надевать пальто, книжки перечитывать Агнии Барто. Собственные опусы где-то издавать, в урны и плевательницы вежливо плевать. Посещать Чуковского, автора поэм, с дочкой Кончаловского, нравящейся всем. Я прошу товарищей среди бела дня с большим уважением хоронить меня.Это стихи написаны человеком летящим, летящим и совсем не похожим на того Сергея Владимировича Михалкова, лауреата, депутата, председателя, правительственного, так сказать, чиновника от литературы — и так далее и так далее. И как можно было соединить в себе и эти стихи, которые практически никогда не кончались по духу, и вот эту общественную и общественно-значимую работу…
С. М. Я общественную работу люблю, любил и буду любить. Я отдал много сил содружеству писательских союзов, национальной литературе, я был во всех республиках.
Н. М. Но ты бы мог в это время писать свои стихи, пьесы, басни…
С. М. Я мог бы писать свои стихи, но я понимал,
Все, что отец говорил о своей общественной деятельности, было правдой, и он говорил об этом искренне, увлеченно и честно. Я не хотел его перебивать, хотя чувствовал, что мы вновь уходим от самого главного, что при всей значимости того, что он мог сказать, и при всей значимости его фигуры для жизни страны, для нас, его детей и внуков. Любовь к нему зиждилась совершенно на другом.
ЕГОР. Очень смешная история была с ним один раз у меня, очень смешная. У него была машина — прекрасная, «Мерседес», — на то время особенно. Тогда «Мерседесов» было мало, и была эта машина у него довольно долго. Там всегда играла у него одна кассета — «Тум балалайка». Я как-то, года три поездив с ним на этом «Мерседесе» под эту кассету, говорю: «Слушай, а что ты все время слушаешь эту кассету, все одну и ту же, почему ты другую не возьмешь?» Он говорит: «Как?! Тут кассета? А я думал — это просто музыка, которая в машине существует». Я ему показал, что кассету можно вынуть… Очень смешно… То есть, вот такой он человек. Мне кажется, он вообще с бытом очень на «вы». Я думаю, что он к нему вообще никакого отношения не имеет и никогда не пытался иметь.
АНДРОН. Помню, мне рассказывал мой сын — значит, внук Сергея Владимировича, — как они вместе ехали ко мне на спектакль, на «Чайку», мой сын тогда учился в Париже. И вот Егор рассказывает, что папа, приехав в Париж, пошел сначала куда-то в город, погулять. Вернулся в отель. И моему Егору говорит, вынимая вдруг из кармана пачку сигарет: «Кури. Покурим?». Егор говорит: «Дед, ты что?!» — «А что?» Ложится на диван в пальто, вытаскивает сигарету: «Да бери, угощайся». Егор ему: «Дед, да я не курю, да ты же и сам не куришь». А он говорит: «А они без никотина, я их в аптеке купил».
«А зачем же курить?» Он говорит: «Ну а так, повыдрючиваться немножко». Закурил сигарету — ему было уже тогда под восемьдесят лет, — лежит в пальто на постели в парижском отеле и курит сигарету — выдрючивается. Ну вообще! Это же студент, даже школьник, это в поведении чистый тинейджер! И вот эта легкость, с которой он такие вещи делает иногда, она, конечно, определяет во многом его характер. Он счастливый человек.
Н. М. Скажи, почему сегодня никто почти не знает твоих взрослых, по-моему, замечательных стихов:
Люблю ли я тебя? Я по тебе тоскую. Но что поделаешь, раз полюбил такую. Ты ночью мне жена, проснешься утром — дочь. И это чувство я не в силах превозмочь…С. М. Не читай дальше. Это стихотворение я написал в припадке увлеченности, эта увлеченность ушла, и я не хочу эти стихи вспоминать, потому что…
Н. М. «Безучастно ты смотрела /на людское оживленье, /и вино тебя не грело / в час дурного настроенья. / Незаметно, осторожно / я твою погладил руку, / но при этом ты, возможно, / ощутила только скуку…»
С. М. Это я тоже знаю…когда я писал, тогда я тоже был влюблен. Но я не считаю, что это такие шедевры.
Н. М. Но это ты.
С. М. Это я.
Н. М. Это ты.
С. М. Это я.
АННА. Очень хорошая история была, когда, я не помню, кто об этом рассказывал… А! Лидия Смирнова, актриса… Кто-то к ней подошел и спросил: «Вы не видели Сергея Владимировича?» Она сказала: «Там, где вы увидите красивых самых женщин, — там Сергей Владимирович». Он и сам очень хорош собой. И был всегда настоящим джентльменом.