Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына (Брак по страсти)
Шрифт:
– Очень хорошо и винца - рубля в полтора серебром бутылку, - отвечал Хозаров.
– Ах вы, милейшая моя хозяюшка!
– говорил он, трепля ее по плечу.
– То-то и есть, - отвечала Татьяна Ивановна, - дай вам бог другую нажить такую. Вот посмотрим, как-то вы отблагодарите меня, как женитесь.
– Тысячу рублей подарю вам, - отвечал Сергей Петрович.
– Хорошо, посмотрим, - отвечала хозяйка и побежала хлопотать о закуске.
Хозаров между тем возвратился к гостю, который закурил уже другую трубку и, развалясь на диване, пускал мастерские кольца.
– Извините меня, - сказал хозяин, -
– Это часто случается и у нас; у меня вот здесь немного людей, а в деревне их человек пятнадцать, а случается иногда, что даже по целому дню трубки некому приготовить.
В это время Марфа, одетая по распоряжению Татьяны Ивановны в новое ситцевое платье, принесла закуску, водку и вино.
– Прошу покорнейше, - сказал хозяин.
– А я вас прошу не беспокоиться: распоряжусь, - отвечал гость и залпом выпил рюмку водки, закусив миногою.
– Прекрасная закуска эти миноги! И кисловато и приятно, - сказал он, прожевав кусок.
– Говорят, это маленькие змеи?
– Не знаю. Не прикажете ли винца?
– Нет, позвольте мне еще рюмку водки: все как-то не могу хорошенько согреться! Это штриттеровская?
– Нет, домашняя.
– Скажите, какая прекрасная, - заметил гость, закусывая сыром.
– Теперь можно трубки покурить и винца потом выпить, - проговорил он и, закурив трубку, хотел было налить себе в рюмку.
– Не прикажете ли лучше в стакан? Это вино совестно пить рюмками, сказал хозяин, желавший угостить гостя и заметив, что сей последний не не любит выпить.
– Не много ли будет стаканчиками?
– сказал гость, выпив рюмку.
– Вы сами не кушаете; надобно начинать ведь с хозяина.
– А вот я и сам выпью, - сказал тот, налив стакан и ставя его перед Ступицыным, а себе рюмку.
Антон Федотыч пришел в совершенно блаженное состояние от такого любезного приема.
– Как мне приятно, что я имел честь с вами познакомиться. С первого раза, изволите ли помнить, как мы встретились, я почувствовал к вам какое-то особенное влечение.
– Благодарю вас покорно; я, с своей стороны, также дорожу знакомством вашим и всего вашего милого семейства.
– Да-с, я могу похвалиться моим семейством, - начал Ступицын, у которого в голове начало уже шуметь, - одно только... ах, как мне тут неприятно! Даже и говорить про это больно!
– Что такое-с?
– Так, знаете-с: свои семейные несообразности.
– Но... в чем же?
– Это, я вам доложу, большая история, - проговорил Ступицын, вздыхая и махнув рукою.
– Я, пожалуй, вам расскажу; но прежде, нежели начну, позвольте мне вас попросить выпить со мной по стаканчику мадеры.
– С большим удовольствием, - отвечал хозяин и налил себе и гостю по стакану вина, которыми они чокнулись и выпили.
– Я вас, Сергей Петрович, с первого раза полюбил, как сына, а потому могу открыть вам душу. Катерина Архиповна моя... я про нее ничего не могу сказать... Семьянинка прекрасная, только неровна к дочерям: двух старших не любит, а младшую боготворит.
– Скажите, пожалуйста!
– Да-с, вот какой случай. А что прикажете делать? Я хоть и отец, а помочь не могу.
– Скажите, пожалуйста, - произнес Хозаров, - и большое имение?
– Триста душ в кружке, как на ладони, да каменная усадьба.
– И всем уж теперь владеет Мария Антоновна?
– Давно, по всем актам, но это еще мало: имение теперь под опекою у матери; ни копейки, сударь вы мой, из доходов не издерживает, - все в ломбард да в ломбард на имя идола: тысяч тридцать уж засыпано.
– Тридцать тысяч!
– воскликнул от восхищения Хозаров.
– Ровнехонько тридцать. Но ведь мне горько: я отец... Я равнодушно видеть старших не могу, хуже, чем сироты. Ну, хоть бы с воспитания взять: обеих их в деревне сама учила, ну что она знает? А за эту платила в пансион по тысяче рублей... Ну и это еще не все...
– Что же еще такое?
– спросил Хозаров, более и более начинавший интересоваться рассказом Ступицына.
– И это еще не все: нашла ей жениха, почти насильно влюбила его в нее; он полгода уже как интересовался старшей; переделала, сударь ты мой, это дело в свою пользу - да и только! Теперь тот неотступно сватается к Машеньке.
– Сватается к Марье Антоновне?
– Неотступно! Сюда за ними нарочно приехал: вы, верно, его знаете, Рожнов!
– Этот толстяк!
– воскликнул Хозаров.
– Да что такое толстяк? Тысяча ведь душ-с... человек добрейший... умница такая, что у нас в губернии никто с ним и не схватывается.
– Так, стало быть, Марья Антоновна помолвлена?
– Кажется, еще нет. Я, признаться, и не знаю, потому что я и входить не хочу в их дела: грустно, знаете, очень грустно, право, а нечего делать: мать!.. Кто ее может судить и разбирать. А и теперь Пашет и Анет все я содержу - это я могу прямо сказать. Но у меня небольшое состояние: всего сто душ; я сам еще люблю пожить, - ну вот, например, в карты играю, и играю по большой; до лошадей охотник и знакомых тоже имею; а она из своих ста душ ни синя пороха не дает старшим, а все на своего идола. Обидно, Сергей Петрович, невыносимо обидно! Позвольте мне еще водки выпить.
Ступицын выпил еще водки и начал немного покачиваться.
– Что мне делать, как мне быть?
– рассуждал он как бы сам с собою.
– К несчастью, они и собой-то хуже той, но ведь я отец: у меня сердце равно лежит ко всем. Вы теперь еще не понимаете, Сергей Петрович, этих чувств, а вот возьмем с примера: пять пальцев на руке; который ни тронь - все больно. Жаль мне Пашет и Анет, - а они предобрые, да что делать - родная мать! Вы извините меня: может быть, я вас обеспокоил.
– Ах, как вам не совестно! Напротив - мне очень приятно, - отвечал хозяин.