Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь…
Шрифт:
В то время Сергей Васильевич жил очень скромно, и средства его были весьма ограниченны. Он получал от Гутхейля [115] вознаграждение за свои произведения. Плата за концерты в то время получалась еще редко, и для того чтобы несколько поддержать материальное положение семьи, Рахманинов принял должность музыкального инспектора в Екатерининском и Елизаветинском институтах. Работа эта отнимала немного времени; вознаграждение было весьма скромное: он получал и в том, и в другом институте по пятидесяти рублей в месяц. Затем, несмотря на свою резко выраженную нелюбовь к педагогической работе, он вынужден был давать частные уроки фортепианной игры (по одному уроку каждый день), причем брал за урок десять рублей. Весь этот сравнительно скромный заработок обеспечивал
115
Александр Богданович Гутхейль (1818–1882). Нотный издатель. Основал в 1859 году издательскую фирму своего имени. Издательство находилось в здании по адресу: Кузнецкий мост, 16.
В женских институтах в те времена довольно большую роль играло и носило серьезный характер преподавание музыки. В значительной степени это происходило оттого, что все лучшие молодые музыканты сейчас же по окончании консерватории поступали в тот или иной институт преподавателями музыки, так как педагоги, по существовавшим тогда законам, освобождались от военной службы. Я хорошо знал постановку музыкального дела в трех институтах: Николаевском, где я преподавал в течение многих лет, в Екатерининском и Елизаветинском. В Екатерининском я преподавал несколько лет, а Елизаветинском – год или два.
К работе в Екатерининском институте меня привлек Скрябин, который был там в то время музыкальным инспектором. После него музыкальным инспектором был приглашен Рахманинов; одновременно с этим Рахманинов сделался музыкальным инспектором Елизаветинского института. Екатерининский институт считался наиболее аристократическим из московских институтов. Там большей частью учились дети из богатых дворянских семей. Во главе института в то время в качестве начальницы стояла Ольга Степановна Краевская, умная, энергичная, но властная женщина.
Почетным опекуном Екатерининского института был Александр Александрович Пушкин – старший сын великого поэта. Это был кавалерийский генерал-лейтенант, довольно высокого роста, ходивший с желтыми генеральскими лампасами на панталонах и с сильно гремевшей саблей на портупее. В торжественных случаях в Екатерининском институте бывали музыкальные вечера, на которых он присутствовал. В антракте у начальницы подавали чай; к чаю приглашались и педагоги. Тут мне несколько раз приходилось видеть Пушкина. Лицом он был необычайно похож на своего отца. Каких-нибудь значительных или интересных слов он при мне не произносил, да, кажется, и не представлял собой ничего особенного, но его вид и внешнее сходство с отцом производили на меня сильное впечатление, и я, что называется, не мог от него глаз оторвать.
Елизаветинский институт был учебным заведением несколько иного типа. Там состав учащихся был менее аристократичен, чем в Екатерининском. Если не ошибаюсь, в Елизаветинском институте учились девочки и из состоятельных купеческих семей; во всяком случае, того несколько чопорного тона, который был в Екатерининском институте, в нем не было. Начальницей института была Ольга Анатольевна Талызина. Ее мать (урожденная Арсеньева) чуть не сделалась невестой молодого Льва Толстого. Ольга Анатольевна была красивая женщина, еще довольно молодая, но с рано и красиво поседевшими волосами. Она никогда не была замужем. Ольга Анатольевна, несомненно, была влюблена в Рахманинова и очень за ним ухаживала.
В Екатерининском институте я с Рахманиновым встречался только на вечерах и экзаменах; в Елизаветинский в те дни, когда я там занимался, как раз приезжал и Рахманинов в качестве инспектора, и мы с ним довольно часто ездили вместе домой. Я жил в Борисоглебском переулке на Поварской, а он – на Воздвиженке. Мы брали вместе извозчика, ехали через Кремль и обыкновенно останавливались возле Чудова монастыря, где в стене было сделано окошечко, через которое монах продавал чудесные просвирки. Они делались различных величин; мы покупали самые большие. Были они белые, чудесно пропеченные и необыкновенно вкусные.
В феврале 1903 года должен был праздноваться юбилей
В 1906 году Рахманинов уехал за границу и передал инспекторство в Екатерининском институте Владимиру Робертовичу Вильшау [116] , а в Елизаветинском институте после него был инспектором Александр Федорович Гедике. Я же после ухода Рахманинова из этих институтов тоже ушел и оставался педагогом только в Николаевском институте.
116
Владимир Робертович Вильшау (1868–1957). Окончил Московскую консерваторию по классу фортепиано у П.А. Пабста. Стажировался в США у Ф. Буззони. Преподавал в Московской и Тбилисской консерваториях. Был дружен с С.В. Рахманиновым. Автор фортепианного переложения в четыре руки одного из самых значительных рахманиновских произведений – Второй симфонии.
В начале директорства Ипполитова-Иванова в консерваторию нужно было пригласить профессора специальной инструментовки. Ипполитову-Иванову хотелось устроить на это место Василенко. Группа членов совета, помню, – я, Морозов и еще двое-трое, предложили кандидатуру Рахманинова, которого при баллотировке провалили и выбрали Василенко. Помню, с каким удовольствием Михаил Михайлович читал поданные записки, повторяя: «Василенко, Василенко…» Кашкин, являвшийся членом художественного совета консерватории, был оскорблен за Рахманинова.
Довольно скоро после этого дирекция Московского отделения Русского музыкального общества решила пригласить Рахманинова дирижером симфонических концертов, так как он пользовался в то время в Москве огромной популярностью. Маргарита Кирилловна Морозова и Сахновский – оба бывшие в то время членами дирекции – поехали к Рахманинову и просили меня, как друга Рахманинова, поехать с ними. Рахманинов принял нашу делегацию сухо и наотрез отказался от сделанного ему предложения. Свой отказ он мотивировал тем, что собирался всецело заняться творчеством и уехать для этого за границу, что он, как уже говорилось, вскоре и сделал. Я думаю, что в этом отказе немалую роль играла и затаенная обида на консерваторию.
В 1890–1900 годах во главе Дамского благотворительного тюремного комитета в Москве стояла некая княжна А. Ливен, богатая московская аристократка. Она устраивала ежегодно один или два концерта в пользу этого комитета. В них обычно участвовал Шаляпин, которому Рахманинов аккомпанировал, а мы с Рахманиновым играли на двух фортепиано. Эти концерты происходили несколько раз. Гениальное исполнение Шаляпина вместе с совершенно изумительным фортепианным сопровождением Рахманинова оставило у всех, кто бывал в этих концертах, незабываемое впечатление. Мы с Рахманиновым играли в этих концертах его Первую сюиту и ряд других крупных и мелких произведений для двух фортепиано: Сюиту Аренского, «Пляску смерти» Сен-Санса, Менуэт Бизе и другие. Иногда эти концерты устраивались с оркестром. В одном из таких концертов с участием оркестра Рахманинов должен был впервые играть по рукописи свой Второй концерт. Сочиняя Концерт, он быстро и легко написал вторую и третью части, но ему долго не давалась первая. Она была у него в нескольких вариантах, но он ни на одном не мог остановиться. В результате к дню назначенного концерта были готовы только вторая и третья части. Поэтому при первом исполнении Рахманинов играл только две части, которые сразу произвели огромное впечатление и на публику, и на музыкантов и имели исключительный успех. Вскоре после этого Рахманинов написал свою Сюиту для двух фортепиано ор. 17 и посвятил мне, как своему частому партнеру в игре на двух фортепиано. В одном из музыкальных собраний, постоянно происходивших у меня в доме, Рахманинов хотел показать музыкантам свою новую Сюиту. Когда мы кончили репетицию, Рахманинов пошел в прихожую, достал из кармана своего пальто свернутую трубкой рукопись и сказал: