Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь…
Шрифт:
В дополнение к благим намерениям серьезно заниматься, с которыми Сергей Васильевич приехал в Красненькое, он привез еще какую-то переводную книгу о воспитании и укреплении силы воли. Моя сила воли в молодости очень импонировала Сергею Васильевичу. Иногда мы вели с ним беседы на эту тему. Случалось, что в процессе наших дискуссий он восклицал:
– Да ведь вы читали эту книгу!
И на мой отрицательный ответ говорил с искренним возмущением:
– Я читаю эту книгу, проделываю все, что она предписывает, и у меня ничего не выходит, а вы, не читавши, цитируете ее.
Летом 1899 года Сергей Васильевич решил
– А вы в этом вполне уверены?
Этим вопросом он сразу приводил меня в замешательство, и у меня вместо уверенности появлялись сомнения, а ему этого только и нужно было. И так разнообразны были его интонации, так он все это естественно проделывал, что я каждый раз попадалась на ту же удочку. Если при этом случался мой брат, то он начинал перевирать артикли – существительные женского рода говорил в среднем, среднего рода – в мужском и т. д. Это было, правда, иногда очень смешно и приводило Сергея Васильевича в полный восторг. Настроение принимало уж совсем несерьезный характер, и в таком случае урок обыкновенно кончался.
Сергей Васильевич, очень серьезный на вид, любил пошутить и поддразнить. Были люди, которых он особенно донимал в этом отношении, и я была в их числе. Поддразнивания его носили самый разнообразный характер, он был неистощим на выдумки.
У меня была дурная привычка очень часто, особенно в оживленном разговоре, употреблять выражение «в сущности говоря». Сергей Васильевич решил отучить меня от этого, и каждый раз на мое «в сущности говоря» он подавал реплику, начинавшуюся словами «собственно говоря». Он был очень терпелив и настойчив, и наконец так отучил меня от этих слов, что, мне кажется, я их больше никогда не употребляю.
Шутки его бывали всегда очень добродушны и безобидны. Меня он часто поддразнивал совершенно не существовавшими у меня недостатками. Зная, например, мою склонность к расточительности, он постоянно упрекал меня в скупости, противопоставляя ей свою щедрость. На посвященном мне романсе «Оне отвечали» он написал: «Щедрый на подарки С.Р.».
В письме от 16 августа 1903 года он мне пишет:
«…Поздравляю Вас с наступающим днем Вашего рождения и жду от Вас по этому случаю какого-нибудь подарка. Смотрите, не забудьте, а то у Вас память короткая…»
Когда приезжали гостить к нам Сатины, все летело вверх дном. Первые два-три дня Сергей Васильевич даже не занимался, и это его совершенно выбивало из колеи. Лишь под общим давлением он возвращался к своему строгому режиму; только после обеда он обыкновенно не уходил к себе, а оставался вместе с нами.
Отец мой подарил нам с братом очень хороший фотографический аппарат, и вот мы с увлечением принялись за это дело. Аппарат всюду следовал за нами, и результатом явились десятки снимков.
Удобно было то, что рядом с кабинетом отца была довольно большая темная комната, приспособленная специально для фотографии. Там находились все наши фотографические принадлежности, так что проявлять снимки можно было в любую
Известно, что Сергей Васильевич, спасаясь в дальнейшей своей жизни от фоторепортеров, которые подкарауливали его, даже закрывал лицо руками, чтобы не быть снятым. Но он никогда не протестовал, когда мы его фотографировали, и даже соглашался на это с большой охотой.
Иногда мы уходили в сад, располагались где-нибудь в тени на траве или на свежескошенном сене, и начинался у нас квартет a cappella.
У Наташи было высокое сопрано, я пела второй голос, брат – партию тенора, а Сергей Васильевич был одновременно и басом и дирижером. Ввиду того что у всех нас была безупречная интонация и хорошая музыкальная память, Сергею Васильевичу достаточно было раз напеть каждому его партию, чтобы уже можно было сразу приступить к пению квартетом. Помню, что все выходило у нас очень хорошо и доставляло нам большое удовольствие. Думаю, что, если бы квартет был неточен в смысле интонации, Сергей Васильевич не мог бы его слушать. Пели мы обыкновенно русские песни и только что написанный им хор «Пантелей-целитель» и очень любили петь напевы панихиды.
Помню, как-то еще в Бобылевке, веселясь, мы начали петь частушки. Брат мой запевал и придумывал самые нелепые слова, а мы, в том числе и Сергей Васильевич, подпевали: «Эх, дербень, дербень Калуга, дербень ладуга моя, Тула, Тула, Тула, Тула, Тула, родина моя!»
Правда, в то время старшему из нас, Сергею Васильевичу, был двадцать один год, а младшему – Володе Сатину – тринадцать лет, но Сергей Васильевич охотно принимал участие в наших развлечениях.
Во время пребывания Сатиных в Красненьком устраивались, конечно, ежедневно поездки в лес. Тогда уж брали с собой самовар и все необходимое, чтобы пить чай в лесу. Иногда наши мужчины захватывали с собой удочки, но из этого ничего не получалось, так как уженье требовало тишины.
Меня всегда удивляло, как Сергей Васильевич мог довольно долго простаивать на берегу реки с удочками; он даже надевал пенсне, чтобы лучше следить за поплавком, и относился к делу очень серьезно. Несмотря на это, результаты ловли были у него всегда плачевные.
Сергей Васильевич не упускал случая, чтобы искупать Левко в Хопре, причем, когда тот вылезал из воды, все разбегались в разные стороны, так как, отряхиваясь, он обдавал всех брызгами, летевшими с его длинной шерсти, в первую очередь своего хозяина, который безропотно принимал этот холодный душ. В Красненьком Сергей Васильевич нам очень много играл. В Москве можно было его заставить играть только у нас. У Сатиных инструмент стоял в проходной комнате, и это совсем не располагало его к игре. В Красненьком же обстановка была более подходящая.
Стоило кому-нибудь из Сатиных сказать: «Сережа, ну поиграй нам что-нибудь», – как все остальные присоединялись, и Сергей Васильевич обыкновенно уступал нашим просьбам. Если он начинал играть, то играл много. Каждый мог просить все, что хотел. Музыкальную литературу мы все знали хорошо, поэтому требования наши были очень разнообразны, и не было случая, чтобы он не исполнил чьей-нибудь просьбы.
Невольно вспоминаются рассказы А.Б. Гольденвейзера о музыкальных способностях Рахманинова, граничивших с чудом. Раз слышанное им музыкальное произведение, самое сложное, запечатлевалось в его памяти навсегда.