Серия "Афган. Чечня. Локальные войны". Компиляция. Книги 1-34
Шрифт:
Многоуважаемый Абдулкасым-ака выдает желаемое за действительное и делает это откровенно нескладно. Судите сами. Шарипову на выдвижение давалось три минуты (!). При таком коротком временном отрезке, спрессованном расчетами поставленной задачи, как вообще возможно говорить о «выкраивании» десятка секунд и выходе к объекту раньше намеченного срока? Даже если предположить, что бойцы взлетели на бугор в самолете Андропова «Ту-134». Но они же — в броневике, да вне дорог, да на перекати-поле, да в бою, да в колонне, да застрявши, да намудохавшись, да под огнем, да в страхе, гвалте, вопле, шуме… и — в рекорде мировом, и «раньше намеченного времени». Выходит, что каждый
Но на капитана нет обиды, может статься, чего и не разглядел, а может, недоглядел за охотой карьерного роста. Тем паче, не имея надлежащего опыта при разработке операций — дворцы и избы брать. Вон, генерал армии — калач тертый, искушенный, поднаторевший, умудренный, и не чета капитану, — и тот каков в оценке того, что нам, черт его побери, не объять умишком своим скудным: «Что понимает юнец прощелыжного фасона? Кстати, если анализировать ту операцию — захват дворца — с точки зрения ее военного исполнения, то она оказалась одной из самых блестящих».
Так в жаркое лето 2004 года приценится к штурму Тадж-Бека генерал армии. Чекист. В прошлом глава КГБ. Блюститель госинтересов. Страж нацбезопасности. После его оценки боевых действий при штурме дома он к тому же и Великий стратег, и бедовый искусник, такой «Аника-воин» — генерал армии Крючков Владимир Александрович.
И Женю Федорова мне довелось повидать. Был в Кобрине, неподалеку от Бреста, любопытство привело в усадьбу-музей генералиссимуса Александра Васильевича Суворова. А там и до Березы-Картузской рукой подать — свиделись с Евгением. Работал он инженером на «почтовом ящике» — оборонном предприятии, что-то передовое внедрял в авиацию — в Березе авиационный полк базировался. И нам, конечно, было не избежать воспоминаний о штурме дворца.
«Да, толковый был Василий Максимович, не по возрасту толковый. Скажу честно, не было в нашем отряде дерьма и прохвостов, спайка — железная, дисциплина — так себе. То есть мы настолько прониклись задачей, что вопрос не стоял закручивать гайки и по стойке „смирно“ всех ставить. Офицеры — братья, и честные очень были. Жаль, что нас сразу же расформировали…
А тогда что? Мы прибыли всем экипажем из Борисовской учебки. Из Беларуси — прямым ходом в Туркестан. Отобрали как лучших специалистов. Но и самые обученные из нас в том бою мало могли порадеть за успех и родину. Верно вам рассказал Василий Максимович, добавить нечего. Вот только про ночную стрельбу командир почему-то не обмолвился. Наверное, потому, что он управлял боем, а я его непосредственно вел.
До того случая мы ведь никогда не стреляли ночью. Ни практики не было, ни опыта. После первого залпа перешли в режим, так сказать, „мерцания“. Установки вели огонь поочередно: первая, третья, вторая, четвертая, и наоборот. Каждая из разных стволов, тоже поочередно. Одновременно вести огонь из всех четырех может только очень опытный экипаж, так как из-за высокой скорострельности и возникающей при этом мощной отдачи „Шилка“ как бы встает на дыбы, клонится назад. Поэтому и стреляли правый, левый, верхний, нижний, в целях собственной же безопасности. Так приказал командир — Праута. По ресторану наши „Шилки“ не стреляли. Остальные две били по расположению пехотного батальона, поддерживая роту десантников.
Корректировали огонь на глаз, по трассерам. Без команды — корректировку не введешь, а связь такая неустойчивая… по существу, ее вообще не было. Я Валере Байцику криком доводил, что успевал доводить. Механика-водителя Сашу Варановского выставил для охраны, хотя прапорщик Неверов стоял на часах с ребятами — береженого Бог бережет,
Вот такие грустные воспоминания. Вот такой разговор произошел у нас со старшим сержантом запаса Евгением Федоровым и подполковником Василием Максимовичем Праутой. В пору цветения сакуры с неземным благоуханием, расцветшей на земле невольных грешников от войны, греховность которых я особо ощутил в тот самый час, когда Василий своим откровением-признанием лишний раз открыл мне глаза на «шторм» Афганистана…
Глава пятая
«ШТОРМ» — ПРИКАЗАНО УБИТЬ…
Страх обуял всех и властвовал, готовый завладеть до основания и конца. Но справились с собой кто и как мог. Кто-то до первой царапины щадил себя и шел с оглядкой. Кто-то до первой крови, своей или товарища. В ком-то гены отцов-фаталистов пробудились, в ком-то гордость, побитая обществом всеравенства, проснулась. Многие созреют в атаке и поймут, что «архиидейные наставники и учителя наши» понапридумывали множество забот о беззаботном советском человеке.
Взмолятся они потом заре — всесильному началу новой жизни, — отложив на завтра надежду и само желание жить, а в те роковые минуты шагали великаны в полный рост, не помня, в угаре побеждаемого страха, имени своего, но не забывая имя предка своего, сейчас как никогда удерживающего, а может, и — спасающего.
«Мы рванули, — рассказывает Володя Шарипов. — Обзор — так себе, но колонну наблюдаю. И Турсункулова БТРы в отдалении различаю по огням, и свои четыре машины. За мной следом грохот стелется от работы „Шилок“ и снаряды пунктирами над головой, а впереди вижу — началось какое-то особое шастанье угадываемого свинца. Гигантский, жалящий пчелиный рой, секущий пространство, и нечисть злая в этом расхлябанном шальном метании, огорошивали, вызывая обостренное чувство жути и причитая над хрупким человечьим существом.
При всем этом заметил странное — ведущая БМП Абдуллаева прет напрямую. Отчаянный парень за штурвалом, один из лучших механиков-водителей, ас, одним словом. Крепостишка, к которой он уже на подлете, стоит на четырех накатах — гигантских земляных блинах. Ору Хамиду по радио: „Куда несет тебя нечистая, там подъем тупой — перевернешься!“ Он мне в ответ: „А я законов физики не знаю, товарищ Сокол“ (это мой позывной). Но дал все-таки команду водителю, и тот отвернул к дороге. Черт знает, чего запала мне тогда в голову „физика“ лейтенанта. Может, оттого, что от его озорства и остроумного ответа на душе как-то безмятежнее стало, покойнее…