Серп демонов и молот ведьм
Шрифт:
Однако не смирился и иерарх и, вдохнув в голос бархата, сообщил:
– Сказано. Царствие небесное подобно неводу, закинутому в море и захватывающему рыб всякого рода. И этих рыб, – указал он на крикуна, – сев, хорошее собрали в сосуды, а худое – худое! – выбросили вон. Так и с вами, недруги, при кончине века.
Но возразил, тихо смирившись и опустив руки, маленький физик:
– Сказано… Враг, посеявший плевелы, есть дьявол. Возврати меч свой в его место. Всякий грех и хула простятся человекам. Я умолкаю. Ибо сказано в Писании: все, что ни попросите с верою в молитве, – получите.
Тут из разных рядов тихонько стали раздаваться смутные призывы и ропот, который, возможно,
«И правда, что к Триклятову привязались… хороший был человек, я с ним часто в столовой обедал… да и этот Миша его – простой паренек и добрая душа… как в Писании сказано…»
– Этот у нас просто, – в ужасе зашептал на весь зал Скатецкий, – не теоретик, практик. Откуда набрался, не знаем. Из своей пустоты.
– Как Алик… из подвала, – раздались смешливые голоса с задних рядов.
– Да уведите вы этого горлопана наконец! Что, погоны надоело таскать?! – заорал во все горло депутат и стал рваться из Президиума, повалив стул и схватив за горло полупустой, жалко брякнувший затычкой графин. Тут наконец и препроводили дискутирующего пустотника пожарник и военком вон из залы, на освидетельствование, а может и дальше.
– И вообще… Вообще тут! – заорал, хватаясь за микрофон, как за орган речи, депутат. – Вы чего тут, в натуре, пялитесь! По домам хочете? Понадето на вас – кто во что, смотреть туго. Вы кого забражаете в таком виде, народу назло. Разнобой и наплювать на научную скромность. Фуфайки, футболки, пестрота, кто в бровь, кто в глаз. По какому приводу? Взялись науку тянуть, так оденься как положено, в научную видимость. А то глянь они чего! Юбки, коленки. Натягивай по-ученому, как положено. Сталевар он в робе, сельский – в сельском, для картофеля-свеклы ползать, актер ты – рядись как пугало, ладно… Вон ты, девушка со второго… да, да… второй ряд справа. Мне и отец святой локтем заметил. Ты куда здесь пришла, коленками вся, я гляжу, ерзаешь, нарочно светишь. Ты, ты, к тебе люди спрашивают. К кому ты пришла наглыми коленками светить? Врагам? Или нарочно занимаешься? Все – науку, а она с толку сбивает.
– Ты давай, парниша, не хами! – звонко крикнула с места девушка, уже, правда, в возрасте. – Я вообще-то доктор наук.
– Доктор она, ага! А мы доктора тебе позовем, психопеда. Пришла в науку крутить, одевайтесь научно-единообразно. Брюки там, застегнуто. Колени в платках держать. А вдруг хлопцы молодые с гор спустятся, увидят, возбудятся и озвереют. И будешь ты возбудитель чего? Нацненависти. Сразу срок и параша по-научному. Нечего свое оскорбление верующих чувств коленками выпучивать. И очки если, держись в платке, взглядом скоромно. А то пялятся, как упыри. Брюки, пиджак серая полоса, с внутренним карманом для удостоверяющего документа.
– Христос в хитоне ходил! – нагло крикнула докторша наук. – Колени наружу. Сам был доктор и лечил.
– Еще скажи! – озлился депутат. – Кому положено, тот пускай хоть коленями взад. А вы, давай, не грубиянь. А то из докторов быстро в санитарки… на научное прение. Расхлябились, понимаешь!
Однако, как и всякий уважающий себя руководитель, ведущий процессы и управляющий стихией, поднялся среди этого бедлама заместитель помощника Антон Антонович и – вот уж спокойный человечище! – одним взмахом руки угомонил расшумевшийся под ветром перемен лесок.
– А что? – не моргнув глазами, которыми почти никогда и не моргал, особенно при руководстве, подтрунил он. – Дискуссия? Хорошо! Обмен особых мнений на факты? Отлично! Деловая управляемость хватки и цепляемость знаний? Похвально. Продолжимте, господа. У нас еще один? Где он?
Как-то задом, совсем испуганный, выбрался к шаткой круглой ракушке кафедры кандидат,
– Говорите смело, – суховато подбодрил опасливого ученого Антон Антонович. – У нас дискуссия, можно говорить. И громче, как в цирке. Хоть вы и мелкий сотрудник, но чтоб общественность оценила, – а соседу Гавриллу шепнул. – Люблю, знаете, цирк, особенно воздушных гимнасток… акробатов. С медведями.
– Гимнасток, – шутливо определил батюшка и погрозил заму холеным пальцем. – Гимназисток кудрявых. Все мы грешны, – воздел очи. – Излагайте, сын мой, но без… деклараций, – громко он направил докладчика.
– Значит так, – сообщил Дудушко, глядя на обрывки цепочки, разбежавшиеся по нечищеному паркету – Тут иуды хотели нас черной и белой материей надуть, сатином и простыней. Запугать… заплутать в научную дебрю.
– Попрошу не слазить на личности! – в ожесточении вскочил ушедший в ряды слушателей докладчик Ойничевич.
– Не на личности, а на носатые хари, – сострил докладчик. – Вы уж нам хрестов понаразвешали всюду…
– Антисемит! – выкрикнул Ойничевич, возмущенно размахивая подвижными кистями обучавшегося в детстве пианину.
– Антисиниты, антиматерьи, антигерои – это нам зачем? – задался научно Дудушко. – Черное и белое. Скажи нам еще: чернозадатые москали. Мы это и так знаем.
– А молодец! – громко отредактировал выступающего депутат. – Кроет крестями враз.
– У нас, белых материй, с неграми нынче дружба, – спокойно продолжил исследователь. – Я в Африках-то в командировках был, от воды ихней хоронился, изучал ихнюю сторону этой нашей общей земли. У них и хвори похожие. И детки уроды, только живот пученый. Такая же беспризора. Все божьи твари! – вдруг звонко поддал ученый. – Я их так и обозначил в отчете. Божьи, мол, но твари. Но что мое главное открытие – скажу. Вот, господин мандрит меня не осудит…
– Архимандрит, – поправил замдиректора, глядя на насупившегося сановника.
– Ну! Ахремандрит. Я и говорю. У всех душа, у всех – у ихних женщин, у детей. А задача! – взвопил он. – Измерь душеньку, замерь и доложи мандриту, архи. Это тебе не треклятая задачка – интегралами фокусничать, оболгать распятых, раз – четвертых. А потом и первых начнем лгать? Лжи, Триклятов. А мы тебе поправим. Вот вам мое истинно открытие. Закон тяготения душ. Смотри, народ. Все веса притягиваются, по тяготению, по весомости жизни. Ты ко мне, я к тебе. Кроме некоторых. Сала пожрал, вес возрос – и тяга выше. Баба… женщина толстее… шире – притягивает активнее. К такой же или мужчине под соком. Дитя из нее выйдет, тяги нет. Всемирно известно. Ньютон, Дарвин, Каплер – иудины дети.
– Вот чешет! – восторженно зашуршал депутат в президиуме. – Как по писанию, что другой директор.
– Как по писаному, – поправил грамотей Скатецкий, косо осматриваясь на Гаврилла.
– Оказалось, – подытожил науку Дудушко, – покойник к покойнику меньше тяга. И дело не в квадратах расстояния до кладбища. Душа ушла. По весу массы. Думаю, замерь Дудушко душу, и дело в шляпе. Плюс с минусом учел, и закон ясен. Это мы еще с комсомольского секретарства знаем. Душа умучилась и тяги нет. Живой, он и к живому, и к водке, к хлебам раздаденным, и к воде, думая – винище, тянулся. А ушла жизнь, и нет веса. Теперь так. Вот ты, Триклятов, прислушайся из своего ада. Чем человек душевней – ну кто мандрит, или вон Андрон Агронович, у кого белая душа в груди поет – общий вес больше, и тяга людей с этой белой душой к дружке – совсем засасывает. А если ты изверг, иуда или искариот какой, аскарид – черное сердце в минус. Идет отталкивание процесса. Ну вот, – тихо закончил он. – Плюс с минусом… Открытие…