Серп языческой богини
Шрифт:
Мир жил.
И люди в нем.
Суоме ли обрекать их, пусть злых, несправедливых, на смерть? Люди остались на своем берегу и теперь не причинят вреда. А Суома… она научится жить, как раньше. Или еще лучше.
Подруга-волчица, подкравшись, положила на колени лобастую голову и зажмурилась, ожидая ласки. Суома провела по жесткой шерсти, радуясь этому прикосновению.
Здесь
И здесь ей будет хорошо.
Она поселилась в лесу, под расколотой елью, чей искореженный ствол нависал над землей. Пушистые лапы укрывали Суому, а прелые листья дарили тепло. И раненое сердце затягивало раны.
Вот только спать не получалось. Суома закрывала глаза и оказывалась по ту сторону озера. Она стояла на берегу, глядя в одинаковые лица людей, желая объяснить им, что не причинит зла, но не могла открыть рта. Его как будто стирала чья-то злая рука.
А потом Суома услышала песню.
Звуки ее завораживали, оглушали, подчиняли и влекли идти. И слабый скулеж волчицы, которой песня пришлась не по нраву, не остановил Суому.
Она вышла к женщинам. Они походили на утопленниц, и вода стекала с длинных волос. Темных. Светлых. Седых. Искаженные рты хрипели, дотягивая последние звуки странной мелодии.
И когда та оборвалась, Суома поняла: будут убивать.
Она побежала. Сквозь лес. Сквозь дождь. Сзади несся рык и визг. Волчице не устоять перед людьми. И Суоме не спастись. Куда бежать ей?
Ноги сами несли к пещере. Черное око земли пялилось в бледнеющее небо. А тени скользили по следу Суомы.
Догоняли.
Догнали. Камень ударил в спину, а другой – в голову. И Суома упала в грязь, закрывая лицо руками. Думала – разорвут. Но нет, навалились все вместе, одним сторуким потным зверем. Скрутили. Связали полосами ткани. Подняли. Понесли.
Первой шла Имппа, самая старая женщина в деревне. Она была седа и горбата, иссохшие руки ее свисали до самой земли, а на пустой груди лежало ожерелье из серебряных монет.
Сияло серебро Кертту. И звенели сквозь дождь бубенцы Лахьи.
Все лучшее принесли женщины на остров: не для Суомы, но для той, кто жила в пещере. Спускались, уже не зная страха. И вечная темнота отползла, боясь древней женской злобы.
Суому бросили в воду.
Отпустят? Не убили ведь…
Трясущимися руками Имппа сняла ожерелье и кинула Суоме. Монеты больно
Вода принимала подношение.
– Отпустите, – попросила Суома, глядя снизу вверх. Лиц не видела – бледные пятна.
Не отпустят. Не позволят. Слишком боятся.
– Я не она! Я никого не трогаю! Отпустите!
Они уходили по одной, исчезая в темном проходе. И старуха Имппа стояла дольше всех.
– Тут будь, – проскрежетала она напоследок.
Небо прояснялось. Оно уняло дожди и выкатило затертый кругляш солнца. Женщины торопились. Они тащили ветки и камни, устилали плотным слоем. Копали руками землю и, набирая в подол, спешили высыпать, укрыть все, самые крохотные дыры.
Работали молча и не глядя друг на друга.
И лишь на берегу, где ждали лодки, Кертту взяла Лахью за руку, сжала легонько, будто говоря, что теперь-то все будет ладно. Очнется Ойва. И Вешко перестанет сторониться жены. Дождь уйдет. Зверь вернется в леса, а рыба – в озеро. Будет долгою жизнь.
Калма-смерть вновь заперта.
Смывая озерной водой грязь с тела, Лахья улыбалась. Суома тоже улыбалась – темноте. И та отвечала улыбкой.
– И что теперь? – шептала она, окутывая ледяными покрывалами. – Еще жалеешь их?
– Мне страшно.
– Не бойся. Смерть не может умереть.
– Я – не ты.
– Пока. Но будешь.
– Нет!
Суома смогла подняться на колени. Она выберется… выпутается… ткань размокла и держит крепко? Но гранитные уступы остры. И Суома сумеет перетереть путы.
Темнота наблюдает. Не спешит ни помочь, ни помешать. Спасибо ей.
Вода постепенно уходит, исчезая в горловинах подземных ходов. А путы распадаются. Руки свободны. И ноги свободны… Но куда идти? Обычный ход завален. Каменья, ветки, земля. Суома скребет завал, срывая ногти.
– Они отдали тебя мне. Сами.
– Нет!
Она кидается к другому ходу, который выведет наверх, но и он завален. И третий тоже… все, какие есть. И насмешливо журчит река.