Серп языческой богини
Шрифт:
– Зато полезный.
Далматов вспомнил платье с карманами – нарядное, клетчатое и с бантами, которые Саломея постоянно дергала, словно проверяя, прочно ли пришиты.
Значит, вот куда оно подевалось. Пюре из шпината в карманы…
– Я стою, держусь за карманы, а эта зеленая жижа течет. И твоя мама еще смотрит так, ну как будто я убила кого-то по меньшей мере.
– Платье.
– Да, платья жаль. Я вот подумала сейчас, что только дети умеют быть по-настоящему счастливыми. Взрослым постоянно что-то мешает.
– Кто тебе сказал?
– Все просто и понятно. Есть друзья. Есть враги.
– А я кем был?
Саломея задумалась, прикусив вилку.
– Не знаю, – в конце концов ответила она. – Наверное, старшим братом.
По-своему справедливо.
День, начавшийся безумно, все длился и длился.
И постепенно начало казаться, что он никогда не закончится. Деревянная клетка дома. Дрожание пламени на восковых свечах. Саломея расставила свечи в стаканы, а стаканы – в подстаканники, которые выстроила на подоконнике.
Нужды в свечах не было, но вид огня успокаивал.
На стекле появились проталины.
Скоро весна. Дожить бы.
Спустился Толик и, оттеснив Саломею от печи, взялся за готовку. Он ловко управлялся и с кастрюлями, и с банками, что-то смешивая, поджаривая, добавляя и заливая. Действовал Толик молча, как будто не было в доме других людей, и лишь поставив массивную сковороду на стол, сказал:
– Если нас убьют, то хотя бы сытыми. Я еще когда воевал… короче, больше всего боялся умереть голодным. Вот вроде какая разница? А нет… голодным – обиднее.
Он ел, разламывая холодный твердый хлеб на куски, а куски опуская в подливу. Жир тек по пальцам, марал манжеты, но Толику было плевать.
– И вот как-то зажали нас в… неважно, зажали. Стреляют. Пули свистят-свистят… Каюк, короче. Мой дружок молится. Неверующий, а молится. Обещает чего-то… а у меня только одно в голове – жрать хочу. Потом сказали, что от страха… а страха не было.
Клонило в сон, и, наверное, следовало бы выспаться, но Далматов знал – стоит закрыть глаза, и сон исчезнет.
– И сейчас я не боюсь. Только на голодный желудок помирать неохота.
– Никто не умрет, – Саломея сказала не слишком уверенно.
– Ну да… никто. Вот у меня был дружок, которому цыганка нагадала, что…
Толик говорил и говорил, заполняя словами пустоту времени. И Далматов, отрешившись от этого голоса, все-таки задремал. Сознание раздвоилось. Одна часть слушала очередную Толикову байку, а вторая раздумывала над тем, получится ли убить чудовище.
Саломея не одобрит.
Но что она вообще знает о чудовищах? Она рядом пройдет и не заметит, почувствует неладное, но уговорит себя, что ей показалось. Как тогда.
Он проснулся, когда заскрипела дверь или секундой раньше. Илья уже научился слушать тишину.
Дверь
– Ты спишь? – спросила Саломея шепотом. Она остановилась на пороге, не решаясь войти в комнату. – Ты точно спишь?
– Уже нет.
– А можно к тебе?
Не дожидаясь разрешения, Саломея вошла. Она двигалась медленно. Выставив руки, прощупывала темноту, опасаясь налететь на острый угол стола или задеть стул.
– Ты почему не спишь? – Илья протянул руку и поймал рукав.
– Мне страшно. Там.
Она не пыталась вырваться и всхлипнула как-то тихо, жалко.
– Комната большая. И пустая очень. А еще тихо. У нас дома не бывает так тихо. У нас бабушка играет на рояле. И папа телик смотрит. Или просто разговаривают.
– Звукоизоляция плохая.
Спать расхотелось резко. Надо бы отвести ее в комнату. И запереть.
– Я боюсь темноты. Здесь. Дома – ничуть. А здесь…
– Нечего бояться.
Во всяком случае, не темноты. А отец Саломею не тронет. У него планы. У него на всё и вся планы, в том числе на Илью, Саломею, ее родителей, дом…
– Чудовищ ведь не существует, да? – Она смотрела на него, готовая поверить на слово. И Далматов нашел в темноте мокрую горячую ладошку, сжал и сказал:
– Конечно, не существует.
Она еще слишком мелкая, чтобы думать о чудовищах. Они есть. Поселяются в людях. Спят, просыпаясь сначала редко, и человек удивляется, как же он, такой хороший и добрый, сотворил подобное. Просит прощения. Клянется, что больше никогда…
Ложь.
Чудовище будет просыпаться всё чаще и чаще. И удивление пройдет. Извинения закончатся. Иссякнут бессмысленные обещания. Однажды человека вовсе не станет, только оболочка. А в оболочке – существо. Оно хитрое. Оно притворяется человеком, и никто не видит разницы. А те, которые видят, промолчат.
Им страшно.
– Пойдем, – Илья поднял девчонку, которая оказалась не такой легкой, и поставил на пол. – Тебе лучше вернуться.
– А если чудовище придет, что мне делать?
Туда – не придет. Оно ведь умное. Пока еще.
– Бежать. Прятаться.
Саломея потерла переносицу и добавила:
– Или убить.
Над этим вариантом Илья тоже думал. Но у него нет такого яда, который подействовал бы наверняка. Пока, во всяком случае.
Глава 3
Незнакомые знакомые
Эта сволочь запредельная все-таки сбежала.
Саломея проснулась, а его нет. Она почувствовала это раньше, чем открыла глаза и убедилась – Далматова действительно нет. И ботинок его. И револьвера. Зато есть чемоданчик и записка, прижатая крышкой: