Серпы. Подноготная правда главной психушки России

Швальнер Аарон

– Что беспокоит? Какие хронические болезни? – слышим мы безучастный голос местного терапевта, чей осмотр обязателен при помещении в стационар.

–Изжога.

–Что принимаете?

–«Омез». У меня с собой пачка.

–Не надо.

–Что значит – не надо? Терпеть изжогу, что ли?

–Нет. Лекарства у нас свои. Я вам выпишу «омез». Этот, свой, оставьте на хранении, в ящике с верхней одеждой. Еще что болит?

–Вроде ничего.

–Прекрасно. Анализы с собой?

–Да, вот.

Бегло просмотрев протянутые документы, свидетельствующие об отсутствии у вас дифтерии, кишечных инфекций и коронавируса, вклеивает их в историю болезни (железная логика экспертных учреждений: если вы здесь,

значит, вы уже больной) и исчезает. Что важно: кишечная инфекция и дифтерит здесь считаются куда более страшными недугами, чем кожные заболевания, наличие или отсутствие которых вообще никем не проверяются. Хотя нет, проверяются. Той самой санитаркой – главным человеком в институте, – когда она заставляет вас мыться в ледяной ванне с жутко вонючим дезсредством (здесь это действо именуется первичной санобработкой).

После этой процедуры вас еще окинет взором дежурный психиатр (чаще всего, интерн), задав пару поверхностных вопросов, после чего в сопровождении другой санитарки (прибывшей за вами из отделения), погрузив личные вещи в пакеты (дорожную сумку с собой тоже нельзя, так как и она может служить средством суицида), вы отправитесь двумя этажами выше – к месту своей дислокации, которое не покинете следующие 28 дней. Называется оно «Пятое бесстражное отделение» (всего отделений 6, среди них 3 стражных, 1 бесстражное, наркологическое и принудительного лечения для женщин).

Открывается дверь 3 этажа, и вашему взору предстает земной ад, со стороны выглядящий весьма светски. Он представляет собой коридор в эдаком сталинском стиле – со стенами, обшитыми дубовыми панелями, зеленым цветом свободных мест, мягкой кожаной мебелью и столь же мягким, приглушенным светом. Впечатление такое, что попал на ближнюю дачу Кобы в Кунцево. Справа от входа коридор прерывается стеклянной дверью, за которую вход запрещен – это зона врачей. Туда мы попадем, но чуть позже. Влево он идет метров на 10, упираясь в двери стражного отделения. Эти 10 метров и есть «Пятое бесстражное».

По обеим сторонам коридора – шкафы с рабочей одеждой персонала и подэкспертных, которую им выдают для перемещения между корпусами по улице. Напротив входа – крохотная ординаторская, почти никогда не используемая по назначению. Поворачиваемся от входа налево и идем в сторону дверей стражного отделения. Через пару метров от входа, справа – дверь в процедурный кабинет. Проходим мимо шкафов и ординаторской метров 5-7. На этом уровне расположены палаты. Их всего две. Справа – женская, слева – мужская (каждая на 15 мест). В коридоре возле всегда открытых (чтобы наблюдать за подэкспертными) дверей палат – стол, пара стульев и кресел для постоянно пребывающих здесь санитарок. Здесь же – кухонный стол, раковина, небольшой навесной шкаф для посуды. По окончании этого кухонного гарнитура – двери стражного отделения.

Входим в мужскую палату. Она представляет собой помещение площадью 60-70 кв.м, по обеим сторонам которого расставлены горизонтально, параллельно друг другу кровати – по 6 с каждой стороны. В центре – длинный стол с банкетками для приема пищи. В дальней стене три углубления: в крайнем левом – туалет и закуток кастелянши, в центральном – душ и курилка, в правом – маленькая 3-местная палата, предназначенная для изоляции простудных больных, а в действительности выполняющая роль «вип-камеры» для более или менее интеллигентных и тихих подэкспертных.

Что можно вспомнить об этих первых впечатлениях от пребывания в палате? Совершеннейшее безумие, облеченное в человеческие фигуры. Выражается оно во всем – в повышенных тонах разговора, в созерцании потерянных и пустых взглядов обитателей палаты, в осознании невозможности выхода из нее (категорически запрещено!) и того, что провести тут тебе придется целый месяц, по истечении которого еще неизвестно, что тебя ждет. Истинно сказано: «Ад пуст, все черти здесь!»

Самое тяжелое в восприятии,

с чем надолго придется смириться – это вопли. С детства нам внушали, что дурдом – это место, где все говорят, и никто никого не слушает. Но не думалось, что настолько… Здесь и вправду все говорят. Не коллективно – обитатели разбиты на группки по интересам, пусть примитивным, но все же. И обсуждают они эти интересы очень громко – особенно после 16.00, когда санитарки дают больным пульт от висящего здесь же, на стене телевизора, он включается и начинает перебивать говорящих, но тише от этого ни он не работает, ни они не разговаривают. Возможно, в этой какофонии, в этом голосовом нажиме они ищут спасения от поглощающих их дурных мыслей о мрачных перспективах будущего и еще более мрачных реалиях настоящего. Возможно, отпугивают, отгоняют эти мысли. Возможно, избавляются от одиночества. Но шум здесь стоит оглушительный. От него не спасешься.

Как и от взглядов. Те, кто предпочитают громкому, всепоглощающему общению тишину, лежат молча. Но у них есть другой изъян – взгляды. Прямые, испепеляющие, безумные. Спрашивающие тебя о чем-то и, в то же время, назойливо утверждающие тебя в мысли о том, что все у тебя плохо и будет еще хуже – примерно, как у них. Ты хочешь эту мысль отогнать, спрятаться от нее, а некуда – шум не позволяет здраво оценить обстановку, отвлечься, проанализировать текущий момент. Помещение лица в такие условия, как оказалось, – метод экспертного исследования. Состоит он в том, что люди с разными диагнозами (включая буйных и абсолютно здоровых), из разных социальных слоев (от бомжей до предпринимателей средней руки и доцентов) и с разными темпераментами на месяц запираются в крошечной – не палате – тюремной камере с бронированными и зарешеченными окнами без возможности выхода за ее пределы и какого-либо контакта с внешним миром.

…-Значит, так, – вырвав тебя на минуту из лап безумия, в которое тебе еще предстоит погрузиться, бормочет медсестра, сидящая против тебя в процедурном кабинете, – курение у нас в любое время, прием пищи – по расписанию. В 9, 13, 17. Еще полдник, второй завтрак и кефир после ужина. Народ в основном нормальный, тихий. Есть шкаф с книгами, есть библиотека для подэкспертных. Ходить туда нельзя, но оттуда можно заказывать книги по каталогу. Телевизор – с 16 до 22 часов, в выходные с десяти утра. Подъем не строго по расписанию, ближе к завтраку, к 9, а вот отбой строго – в 22.00, не позже. Еще бывают прогулки в нашем дворике по часу в день, кроме четверга (день приема) и воскресенья (день приема передач).

–А в котором часу прогулки?

–Обычно с 14 до 15.

–А телефон?

–Да, телефон. Ежедневно с 18 час 30 мин до 19 час, в выходные дни могут дать пораньше. Можно звонить, пользоваться интернетом. Но тут есть момент – некоторые ребята в палате под домашним арестом, им нельзя телефон давать, как бы они ни просили.

–Лекарства?

–После приема пищи, по расписанию. Еще есть вопросы?

–Нет.

–Тогда иди в палату.

И снова возвращение. Возвращение в мир гула, галдежа, говорения. Этот гул и галдеж ты можешь наблюдать со стороны, а можешь стать его частью – если поймаешь его бешеный ритм, потому что, помимо высоких частот, тут еще и высокая скорость сообщения информации подчас абсолютно ненужной, пустой, а подчас и вовсе выдуманной и абсурдной, но носящейся по палате в поисках пристанища с барабанными перепонками. Можешь присоединиться к той или иной кучке добровольно, а можешь дождаться, когда она сама найдет тебя в соответствии с твоими интересами, а уж продолжать диалог с обладателем уникальных сведений или нет – решать тебе. Чтобы не свихнуться, конечно, куда-то потом обязательно вольешься, пусть, не разделяя до конца сумасшедших и диких точек зрения на элементарные вещи, но все же отвлекаясь от сюрреализма происходящего снаружи и изнутри тебя самого. Все же человек – существо социальное…