Сержант милиции. Обрывистые берега
Шрифт:
— Причина?
— Их несколько. И все они уже обговорены с женой и с судьей. Я был на приеме.
— Назовите мне главную причину?
— Супружеская неверность жены, — твердо, глядя в глаза профессору, отчеканил Яновский.
— И у вас на этот счет есть доказательство?
— Множество!
— Да, это скверно, — сочувственно сказал профессор. — Это, пожалуй, самая горькая из всех причин крушения семьи. И что на ваше предложение ответила моя дочь?
— Она ответила согласием. Мы любим друг друга.
С минуту профессор молча
— Теперь слушайте меня. Я вам и дочери перечить не стану. Раз пришлись друг другу по сердцу — мир вам и согласие. Мы вас с Надеждой Николаевной от чистого сердца благословим. Но есть одно непременное условие.
— Какое? — Голос Яновского дрожал.
— До вашей защиты диссертации никто в институте не должен знать не только о том, что вы мой будущий зять, но что вы вообще вхожи в мой дом. Это в ваших интересах. Иначе вы ударите меня по рукам и можете подорвать свою защиту.
— Я понял вас, Гордей Каллистратович. Об этом мы уже говорили с Оксаной. Она у вас умница.
Эта похвала польстила профессору.
— Спасибо, что разглядел. Только смотрите — не направьте это редкое достоинство женщин в другое русло. Ум в чистом виде — это пока еще потенция. Оксана очень молода, неопытна, доверчива, у нее иногда кружится голова от преклонения изворотливых хлыщей, которые могут дать фору бальзаковскому Растиньяку. Так что из этого благодатного воска вам предстоит лепить личность. Вы меня поняли?
— Понял, Гордей Каллистратович! — с клятвенной готовностью в тоне произнес Яновский.
— И еще одна просьба. Причем очень доверительно.
— Слушаю вас.
— Берегите ее от вина. Увлечение спиртным у нее перерастет в пристрастие. И если вы поможете ей бросить курить, то я это оценю как вашу победу над ее слабостью и приму от вас как подарок.
— Постараюсь, Гордей Каллистратович. Она и сама хочет это сделать.
— А сейчас!.. — Профессор резко опустил свою широкую ладонь на стол и дружески подмигнул Яновскому. — Свистать всех наверх!..
— Не понял вас… — улыбнулся Яновский.
— Зови сюда свою суженую–ряженую. Будет разговор!
Яновский почти выскочил из кабинета и через несколько минут, сияющий, вернулся с Оксаной, которая плавно подошла к отцу и поцеловала его в щеку.
— Папа, ты меня звал?
— Звал, доченька!.. Все, что вы хотели мне сказать, — вы сказали. Я вас понял. И уж коли вы порешили это всерьез и душевно — мое благословение будет с вами. Последнее слово будет за матерью. Через три дня я лечу в Сочи и продолжу прерванный по неотложным делам отдых. А сейчас, доченька, я голоден. В моем чемоданчике, что стоит на веранде, есть бутылка выдержанного коньяка. Поставь ее на стол. По этому поводу по рюмочке, как заведено издавна на Руси, не грешно. А сейчас я отпускаю вас и жду приглашения к столу. Последний раз я ел вчера в полдень.
Оксана подошла к отцу и трижды звонко расцеловала
— Папочка, если бы объявили всемирный конкурс на самого лучшего папу — ты был бы победителем в этом конкурсе!.. Бежим выполнять твою команду! — Взяв за руку Яновского, она увлекла его из кабинета.
На веранде, поспешно убирая со стола грязную посуду, Оксана не утерпела. Поднеся пальцы к губам и воровато покосившись на дверь, она дала знать Яновскому, что хочет сказать ему что–то очень важное.
— Что? — тихо спросил Яновский. — Туча прошла мимо?
— Я не об этом, — шепотом сказала Оксана.
— А о чем?
— Тайна! Клянешься?
— На мече!.. — Яновский энергично вскинул над головой сжатый кулак.
— Па–па баллотируется в членкоры… За этим срочно и прилетел в Москву… Усек?
Яновский всем своим видом выразил торжественность момента и с важным лицом с пафосом произнес:
— Большому кораблю — большое плавание.
Глава двадцать четвертая
Пока Валерий находился в следственном изоляторе, Эльвира не находила себе места. Следователь Ладейников, на личный прием к которому она смогла попасть только на третий день, на все ее заверения, что Валерий прекрасный парень, активный комсомолец, известный спортсмен, отвечал сухо, словно отбиваясь от назойливой мухи:
— Верю!.. Хороший парень, прекрасный спортсмен, но это, девушка, к делу не относится. Во всем разберемся.
— Но за что же в тюрьму? Вы только поймите: Валерия — в тюрьму!..
— Не в тюрьму, а в следственный изолятор, — поправил Эльвиру Ладейников.
— Вы хоть подскажите, чем можно облегчить его участь? — умоляла Эльвира.
— Пока ничем. Следствие только начинается. Но… — Ладейников, видя, как глубоко волнуется Эльвира, почувствовал, что девушка если не сестра Валерия, то наверняка влюблена в него.
— Кем вам приходится Воронцов Валерий?
Эльвира смутилась. Частокол ее длинных черных ресниц рухнул вниз.
— Брат, друг, родственник?..
— Он мой друг. Мы учимся в одном классе, занимаемся в одной спортивной секции.
— Тоже фехтовальщица?
— Да.
Что–то прикидывая в уме и словно взвешивая, чем может помочь Валерию Эльвира, Ладейников предложил:
— Сейчас пока наберитесь терпения. Ждите. А дня через три позвоните мне. — На четвертушке бумаги Ладейников написал свой рабочий телефон и подал его Эльвире.
— Что же, по–вашему, все эти три дня я должна ждать у моря погоды?
— А что же вы хотите? — Ладейников чувствовал, что страх и робость, сковавшие девушку в первые минуты, постепенно проходили и в ней начинал сказываться характер настойчивый и волевой. — Свидетелем по делу вы идти не можете. Каких–нибудь дополнительных показаний тоже не дадите.
— Я и мои друзья можем быть свидетелями и дать о Валерии хорошие показания! — наступала на Ладейникова Эльвира.
— Свидетелями чего? Какие показания?