Сержант милиции. Обрывистые берега
Шрифт:
— Кто ведет дело этой четверки? — Прокурор знал, кто ведет уголовное дело по ограблению квартиры по улице Станиславского, но почему–то спросил об этом у Эльвиры.
— Следователь Ладейников. Это он посоветовал написать на ваше имя письмо, — ответила Эльвира и тут же пожалела: «А может, не нужно было говорить, кто посоветовал мне написать ходатайство? А вдруг он поругает Ладейникова?»
Захаров нажал кнопку селектора, стоявшего на столе.
— Ладейников!..
— Слушаю вас, Николай Егорович, — глухо, но четко раздался в селекторе голос Ладейникова. Этот голос Эльвира могла отличить из сотни голосов, была в нем какая–то властная сдержанность и доброта.
—
— Иду!.. — раздалось в селекторе.
Минута ожидания следователя Эльвире показалась мучительно долгой. А когда Ладейников вошел в кабинет прокурора с папкой в руках и, даже не удостоив ее взглядом, подошел к столу и положил папку, Эльвира затаив дыхание еще раз мысленно выругала себя: «Дура!.. Зря сказала, что написать прокурору посоветовал следователь».
— Вы беседовали с гражданкой? — спросил у Ладейникова Захаров, метнув взгляд в сторону Эльвиры. И снова сдержанная улыбка мягко обозначилась в уголках его губ.
— Имел честь общаться, — неопределенно ответил Ладейников.
— И каково впечатление?
— Боец!.. О таких сейчас говорят: «С ним можно идти в разведку». Звучит хоть уже банально, но по существу.
По лицу прокурора пробежала тень озабоченности.
— Я прочитал письмо. Приобщите его к делу. Оно впечатляет. — Захаров достал из папки, лежавшей на столе, какой–то документ и протянул его Ладейникову. — А вот ходатайство дирекции школы и секции фехтования общества «Динамо». Все бьют в одну точку. Это очень важно.
Эльвира почувствовала, как по щекам ее заскользили теплые слезы. «Дирекция школы… Секция фехтования… Кто это? Кто их поднял на защиту Валерия?!.»
— Ваша работа? — спросил прокурор Эльвиру, показывая взглядом на письма, лежавшие на столе.
— Нет! — ответил за Эльвиру следователь. — Это работа инспектора по делам несовершеннолетних капитана милиции Калерии Александровны Веригиной. У нее на хороших людей электронное чутье. Вы ее должны помнить по делу Игоря Пластинина.
— Это что, угон машины по Гнездниковскому переулку? — спросил прокурор.
— Совершенно верно. Помните, как Веригина боролась за Пластинина? А недавно его портрет напечатан в «Комсомольской правде». Отличник боевой и политической подготовки, служит в Кантемировской дивизии. Во время зимних учений совершил подвиг, спасая танк.
— Как же, помню, помню… Энергичная женщина. Если б не она — не служить бы Пластинину в Кантемировской дивизии.
— Так что все эти три белые гири, — Ладейников положил ладонь на письма, лежавшие перед прокурором, — буду ставить на белую чашу весов. Думаю, что они сработают.
— Что же вы плачете? Видите — мы не злодеи. Будем все делать по закону, по–доброму. — И, повернувшись к Ладейникову, хмуро сказал: — Подготовьте постановление об изменении меры пресечения. Мотивы убедительны.
— Поручительство?
— Да.
— Личное или общественное?
— Общественных организаций: дирекции школы и спортивной секции.
— Понял вас, — ответил Ладейников и положил письма–ходатайства в папку.
«Мера пересечения, мера пересечения… Что это такое?.. Хорошо это или плохо, если следователь изменит эту меру? И на что он это пересечение может изменить?.. — Смысл слов «мера» и «пресечение» для Эльвиры был настолько расплывчат и неясен, что ей очень хотелось спросить у прокурора значение этих двух слов, но она не решилась, хотя сердцем чуяла, что прокурор настроен по–доброму. — Позвоню следователю по телефону, спрошу у него. Раз сам прокурор сказал про эту «меру пересечения» при мне, значит, это
— У вас все? — спросил прокурор, обращаясь к Эльвире.
— Да, у меня все.
— Вы свободны.
Из кабинета Эльвира вышла с двойственным чувством. Заверение прокурора о том, что ходатайства, в которых Валерий характеризуется как личность положительная, будут при расследовании обязательно учтены, ее обнадеживало, вселяло веру, что в судьбе Валерия брезжит просвет. «Но вот эта «мера пересечения» — что это за штука?..»
Потирая пальцами щетку седеющих усов, прокурор хмуро морщил лоб и рассеянно смотрел в окно, словно увидел на улице что–то такое, что ему очень не понравилось. Это кислое выражение лица и потирание усов Ладейникову было знакомо. «Не в духе, — подумал он. — Что–то сделали не по его. Даже не пригласил сесть. С ним это бывает редко». Ладейников не ошибся. Раскрыв папку с делом об ограблении квартиры по улице Станиславского, прокурор принялся неторопливо листать страницы. Дойдя до постановления о возбуждении уголовного дела, он закурил и, словно забыв, что рядом стоит следователь, принялся читать его. Читал медленно, время от времени вскидывая голову и что–то оценивая и обдумывая. А когда закончил читать, откинулся своим грузным корпусом на спинку кресла и в упор посмотрел на Ладейникова.
— За такую работу нужно из следственных органов выгонять или, в лучшем случае, переводить в вытрезвитель.
— Не понял вас, Николай Егорович.
— Чего тут понимать?!. Как мог капитан милиции Колотилов Валерия Воронцова, как и трех рецидивистов, подвести под вторую часть сто сорок пятой?!. Ведь в этой статье черным по белому сказано: грабеж повторный. — На слове «повторный» прокурор сделал ударение. — Предварительный сговор или насилие… Ничего этого в деянии Воронцова нет! Рядом с этой троицей рецидивистов он чист. А мера пресечения? Каким местом он думал, этот Колотилов? Он что — не видел, что перед ним несовершеннолетний?!. Да еще такой парень!.. Ученик примерного поведения, общественник, вторая шпага Москвы среди юниоров!.. — Распаляясь, прокурор с места на место перекладывал на столе бумаги. — А что думал Сикорский?! Как он мог согласиться с крайней мерой пресечения? Он что, забыл свои старые грешки?
— Я не знаю всех старых грешков Сикорского, но знаю, что к несовершеннолетним у него какая–то почти патологическая неприязнь, — спокойно сказал Ладейников.
— Неприязнь? Разве может быть неприязнь у следователя при решении судьбы еще не сформировавшейся личности?!
— На эту немилость к несовершеннолетним у Сикорского есть свои личные основания, — хмуро проговорил Ладейников.
— Что это за личные основания?
— Почти все в прокуратуре знают, что вот уже последние восемь или десять лет в ночь с тридцать первого августа на первое сентября в цветнике на даче Сикорского подростки срезают не только розы и гладиолусы, которые выращивает его теща для продажи на рынке, но исчезают даже цветы породой попроще.
— Вы пошутили, Ладейников?
— Нет, не пошутил, Николай Егорович.
Вспомнив, что он до сих пор не предложил следователю сесть, прокурор кивнул на кресло:
— Садись, в ногах правды нет.
— Не было предложено, Николай Егорович. Приучен к порядку, — с обидой в голосе сказал Ладейников и опустился в кресло.
Прокурор провел ладонью по лицу, словно стирая с него налипшую паутину.
— Сикорскому в этом году, кажется, будет шестьдесят?
— В октябре. Он уже поговаривает о юбилейном банкете в «Праге». Даже вскользь намекает, каких он ждет подарков от коллег.