Сесиль. Стина (сборник)

Фонтане Теодор

– Разумеется, разумеется, – рассмеялся полковник. – Согласен во всем. Хотя для меня останется вечной загадкой, почему люди, самые миролюбивые на свете, если судить по их характеру и профессии, почему они всегда за «голову с плеч долой», в то время как военные все же не слишком одобряют поголовное убийство тридцати вендийских князей. Впрочем, в этом, вероятно, есть некая логика. Возможно, та же, согласно которой люди неимущие всегда мечтают заиметь состояние в тридцать миллионов, а не просто иметь состояние.

Продолжая вести подобные разговоры, трое наших друзей достигли пункта, где лесная тропа снова выходила на главную дорогу. Почти в тот же момент по ней прогромыхала колымага с анхальтским гербом на дверце.

– Это и был асканийский медведь? – спросил Сент-Арно.

– Так точно. А именно асканийский медведь на почтовой карете

доброго старого времени, когда герцогство Анхальт еще имело свою почту. Почтовые кареты Анхальта давным-давно проданы с молотка, и теперь на них по округе разъезжают извозчики, что свидетельствует о необратимости перемен. Меня это радует как немца, но огорчает и ранит как берлинца и приверженца Анхальтского дома. Ибо откуда именно Берлин ведет происхождение и в чем он черпает свою силу? Да в асканийстве же, а оно ныне приходит в упадок. А ведь ему Берлин обязан не только процветанием, но и славой. И чем же он платит асканийству? Я вчера уже имел честь беседовать об этом предмете с мадам. Он платит пренебрежением. Говоря так, я еще грешу значительным приукрашиванием дела, поелику Анхальтский дом попросту подвергается осмеянию. И это находит выражение в самых прискорбных берлинских выпадах. Судите сами. Не далее как позавчера в серьезной беседе я поднял этот вопрос и услышал совершенно некомпетентный ответ: «Понятное дело, Анхальт-Дессау. Не имей мы Дессау, не было бы и Старика из Дессау [88] , а не имей мы Старика из Дессау, не пели бы мы: „Утром похмеляемся, вечером пьем! Так и живем!“ [89] »

88

Прозвище князя Лепольда I Анхальт-Дессауского (1676–1747), известного прусского полководца времен Фридриха Великого. Он прославился успехами в Войне за испанское наследство и введением муштры в прусской армии. Фонтане посвятил ему балладу «Старый Дессауец» (1850).

89

«Так и живем!» – Шутливая песня на мотив «Дессауского марша», введенного Леопольдом I: «Так и живем! Всегда в лучшей компании собутыльников! Утром коньяк, днем – пиво, вечером – девушки».

– Ах, – сказал полковник. – Это были те два берлинца за табльдотом. Не стоит на них обижаться. Берлинцы – шутники и обожают ироничные замечания и цитаты.

– И при этом попадают не в бровь, а в глаз, – прибавил пенсионер. – Ведь не станете же вы, высокочтимый господин Эгинхард, требовать, чтобы в эпоху Отто фон Бисмарка мы все еще интересовались Оттоном Ленивым или даже Оттоном Прыщавым [90] ?

– Стану требовать, господин пенсионер. К лучшим украшениям германской нации я причисляю лояльность еще живущему княжескому роду и неизменный пиетет к династии, уже сошедшей с исторической сцены.

90

Прозвища Оттона V (1346–1379), герцога Баварии, курфюрста Бранденбурга.

– Ваше требование, досточтимый господин Аусдемгрунде, легче выставить, чем выполнить. Верность старине вроде бы исключает приверженность новизне, делает ее невозможной. Так или иначе, вы в любом случае проповедуете опасное евангелие. Ибо то, что хорошо для Альбрехта Медведя, не подобает Генриху Льву [91] . Я все-таки не советовал бы вам переносить ваше безудержное восхищение списанными почтовыми колымагами (вы сами изволили употребить это выражение) с Анхальтского дома на дом Вельфов [92] . Одни пиететы даются легко, другие трудно, не каждый способен соблюдать безусловную верность. И чтобы наконец, сказать хоть слово от меня лично на эту, слишком уж щекотливую тему, замечу: я убежденный патриот Брауншвейга, но… Если сегодня мой герцог помрет, и завтра нас аннексирует пруссак, то послезавтра я стану лояльным пруссаком. Только не нужно затевать этих скачек на принципах, почтеннейший господин Аусдемгрунде. Не играйте словами. Есть закон и порядок, уважать закон – дело совести. Для

всего прочего нам дан разум. Верность! Нужно принимать мир таким, каков он есть, и соответственно соблюдать верность.

91

Генрих Лев (1129–1165) – монарх из династии Вельфов, герцог Саксонии и Баварии. В 1147 г. вместе с Альбрехтом Медведем возглавлял неудачный крестовый поход против славян.

92

Одна из старейших европейских династий франкского происхождения. Одна из ветвей – герцоги Брауншвейга.

– Или изменять.

– Пожалуй.

При этих словах пенсионер улыбнулся с видом превосходства.

За продвигавшимся вперед авангардом следовали Гордон и Сесиль. Справа от них, ближе к Бланкенбургу, расстилались широкие луга и пашни, а слева, вдоль обочины, тянулась роща, отделявшая наших пилигримов от крутого берега пенящейся внизу Боде. В просветах между деревьями иногда открывался вид на другую, скалистую сторону реки, с хаотическим нагромождением зубцов и пиков, и даже иногда на Лысую гору с ее освещенной солнцем гостиницей. По всему лесу перекликались охотники, и в ответ на возгласы «Ату!» с Конского Копыта отзывалось эхо винтовочных и ружейных выстрелов.

– Странная вещь – родина, – промолвил Гордон. – Вроде бы ничего особенного, здешний пейзаж – лишь игрушка природы по сравнению с теми величественными ландшафтами, которые она сотворила всерьез. И все же я не променяю это скромное плато на шесть перевалов в Гималаях. На величественный ландшафт смотришь как на императора в мантии из горностая или на папу в облачении понтифика, восхищаешься и трепещешь. А здесь тебе кажется, что ты как в детстве, берешь и целуешь руку матери.

– Вы говорите с таким чувством. Ваша матушка жива? Вы с ней виделись?

– Нет, она умерла, когда я был за границей. У меня не осталось никого, кроме двух сестер. Когда я покидал Германию, одна была еще подростком. А с другой сестрой мы вместе выросли, понимаем друг друга с полуслова. И если моим желаниям хоть в чем-то суждено исполниться, то мы больше не расстанемся, по крайней мере не расстанемся на долгие годы. Да, родственные узы – самые прочные, они все переживут. Иногда, глядя ночью на звездное небо, я думал о матери и сестрах и представлял себе, как увижу их снова. Но это исполнилось лишь наполовину.

Сесиль молчала. Она была достаточно умна, чтобы понять и по достоинству оценить сердечность Гордона, но, с другой стороны, ей, как женщине избалованной, отнюдь не польстила демонстрация родственных чувств, тем более в ее присутствии и в такой момент.

– А как зовут вашу сестру?

– Клотильда.

– Клоти-и-ильда, – протянула она.

Гордону было любопытно, не показалось ли ей странным звучание этого старомодного имени. Поэтому он продолжал.

– Да, милостивая государыня, Клотильда. Вы взвешиваете имя и находите его тяжеловатым. И вы правы. Не думаю, что я мог бы влюбиться в какую-нибудь Клотильду. Но чем меньше подходит это имя для невесты или возлюбленной, тем больше оно подходит для сестры. В нем есть что-то прочное, крепкое, надежное. Даже имя Эмилия уступает ему в этом смысле. Пожалуй, есть только одно имя, столь же весомое и основательное.

– И какое же?

– Матильда.

– Да, – рассмеялась Сесиль. – Матильда! В самом деле. В нем так и слышится звяканье ключей.

– И представляется кладовка. Каждый раз при имени Матильда я представляю себе мешок, в котором мама держала сушеные сливы. Да, такие ассоциации – нечто большее, чем игра, имена имеют свое значение и предназначение.

– Будь это так, я была бы счастлива. Но вы не правы. Моя тезка, святая Цецилия, была музыкантшей, а я? Отнюдь не святая и не слишком музыкальна.

Болтая таким образом, они подъехали к развилке, откуда путь на Альтенбрак серпантином извивался по ущелью, так что перед ними снова оказалась уже пройденная часть леса. Им оставалось одолеть только пологий подъем, за соснами и елями которого виднелся ряд белоствольных берез, по всей вероятности, обрамлявших дорогу. Перед подъемом расположилась на привал какая-то группа людей в жилетках или все же в полотняных куртках, по всей видимости, дровосеки или поденные рабочие. Но, когда некоторые из них вставали, легкость их движений ясно показывала, что это не могли быть поденщики.