Сессия: Дневник преподавателя-взяточника
Шрифт:
– Начнем с вас! – всё тем же деланно-жестким тоном говорю я Татьяне.
Хоть бы повезло!
Она набирает побольше воздуха и выпаливает заготовленную речь, которая, к счастью, звучит пристойно, хотя ни на пятерку, ни даже на твердую четверку не тянет. Пару раз Танюша опускает явно необходимые смысловые блоки, и я не сомневаюсь, что Бочков это тоже про себя отметил. Он поворачивает голову в мою сторону, смотрит на перевернутый билет, который Лащинская положила передо мной, но я не предпринимаю никаких усилий, чтобы как-то удовлетворить его любопытство. Пускай сам тянет руку за этим листком бумаги, если ему так интересно. Он понял, что
– Ну, что – тройку ставим?
Он медлит с ответом, затем молча кивает и берет у Лащинской ее ручку, которую она по ходу своего «показательного выступления» то и дело сжимала до побеления костяшек пальцев. Выводит в разрешилке роспись и передает слегка помятый бланк мне. Я ставлю «удовл.», потом свой автограф и делаю запись в зачётке. Возвращая книжку Татьяне, я пристально смотрю ей в глаза и, зацепив её внимание, едва заметно подмигиваю – мол, поздравляю: слава Богу, что хотя бы так. Мне кажется, что она меня поняла, но, поскольку итоговая оценка не вяжется с ее пятерками по всем остальным предметам, восторга на лице Лащинской не наблюдается. Она крайне сдержанно говорит «До свидания!», поднимается и уходит. За соседней партой остается Яузова. Как и ожидалось, отвечает достаточно бойко, и только в рассказе о парадоксе квантовой механики, придуманном Шрёдингером, делает забавную ошибку:
– Был проведен такой опыт: кота заперли в камере и через какое-то время должна была разбиться ампула с ядом…
– …Это не опыт – это мысленный эксперимент, – поправляю я Марианну.
– Мысленный эксперимент, – быстро повторяет она, создавая у меня ощущение, что для нее это в принципе одно и то же.
А так, в общем и целом, отстрелялась нормально. «Если бы я принимал у вас один, я бы поставил четверку!» – нарочито громко выношу вердикт я. – «Нет, это не разговор», – отрицательно качает головой Бочков. – «Она отвечает уже второй раз. Есть недочеты. Поэтому только три!». «Ну, вы видите!» – демонстративно говорю я ей. «Наше коллективное решение – тройка. Но вы вроде как и не возражаете, верно?».
Я откровенно улыбаюсь. Марианна «угукает», и я начинаю оформлять ее зачётку. Подписав разрешение на пересдачу и придвинув его в сторону Бочкова, обнаруживаю, что тот не достал ручку из кармана, а Яузова свою оставила на парте.
– Ручку можно? – слегка повернувшись ко мне, тоном флегматика спрашивает мой шеф.
– Да, пожалуйста! Я думал – у вас есть! – подчеркнуто-безразличным тоном отвечаю я.
Протягиваю ему «Chateau de Puilaurens». Он выводит загогулину рядом с моей собственной, передает ручку мне, и я замечаю, что его подпись, обычно задирающаяся вверх подобно носу ребенка-зазнайки, на этот раз выписана почти горизонтально.
Бочков отдает Яузовой разрешилку, а я незаметно подмигиваю этой топ-диве. Она кивает, говорит как бы общее «До свидания!», но на самом деле адресованное мне, и цокание ее каблуков звучит почти так торжественный марш моей удавшейся попытке вытащить двух хороших девчонок из потенциальной ловушки. О том, что было бы, если Бочкову удалось бы оставить их на осень, мне сейчас даже не хочется думать. Уже всё позади.
Я встаю и, не торопясь, смакуя момент, упаковываю разложенные
Вернувшись на кафедру, я первым делом набираю эсэмэс для Саматовой. Эту халявщицу (надеюсь всё-таки, что не предательницу – не в её интересах, в конце концов, подставлять меня) надо срочно предупредить, чтобы не рассчитывала получить экзамен послезавтра за свои обычные организационные услуги и хотя бы что-нибудь почитала.
Нажимаю на клавишу, подтверждая команду «Отправить», и мысленно засекаю время. Примерно через три минуты приходит ответ:
«А если увеличить цену?»
Так… Провокация или эта пройдоха элементарно не врубается? Вот деятельница, блин: сначала ничего не объясняет своим и куда-то уходит, потом, когда гром грянул, начинает клянчить…
«Вы что – с ума сошли? Нет! Приезжайте немедленно в универ – мне вам надо кое-что объяснить! Я на кафедре!»
Отправляю послание, и тут мне приходит мысль, что после обеденного перерыва Иванов может уехать по каким-нибудь делам. Обычно он, конечно, на месте с утра до вечера, но если куда-то уезжает, то в основном именно после обеда. До приезда Саматовой как раз есть время. К Иванову надо сходить, причем непременно.
Через десять минут я в его кабинете. В.Н. серьезен, но на этот раз жмет руку как обычно, не пытаясь прятать ее в кармане.
– Я не стану отвлекать вас долго, Василий Никитич! – улыбаюсь я, подобно обладателю «Оскара». – Просто хотел сказать вам огромное спасибо. Сегодня встретился с Бочковым, он на меня смотрел вот так… – изображаю, почти как в детстве, морду Бармалея. – В общем, результат налицо. Вопроса насчет того, чтобы мне уволиться, он уже не поднимал.
– Ну, что ж – я рад, – с достоинством говорит Иванов.
– Это я рад, Василий Никитич! Я обязательно принесу вам шикарный презент – шахматы, покрытые чистым золотом и серебром. Для себя из Испании привозил: у меня же когда-то первый разряд был, на доске с тем же номером за свою команду играл. Купил два набора, один как раз на подарок. Если зайти на сайт «три дабл-ю-анфрама-точка-ком», то там все эти донкихотовские фигурки можно увидеть. Мне очень приятно, что человеком, которому я их подарю, будете вы…
Я стыдливо умалчиваю при этом, что насчет второго набора у меня уже были мысли подарить его не кому-нибудь, а самому господину Бочкову.
– Да не надо! – машет рукой В.Н. Что удивительно, по его голосу на самом деле чувствуется, что, хотя перспектива оказаться владельцем испанских шахмат ему льстит, по большому счету он вовсе не горит желанием получить этот подарок. Впрочем, в следующую секунду я уже думаю, что удивляться тут нечему: во-первых, Никитич никогда не был хапугой, а, во-вторых, при его зарплате такие подарки он в принципе может делать себе сам каждый месяц.