Сестра Груня
Шрифт:
Так продолжалось три версты. Наконец расчистили тропу. Вновь двинулись в путь, по самому краю пропасти.
— А-а-а-а! — раздался вдруг отчаянный вскрик.
Кричала Груня.
— Что? Что стряслось? — всполошились солдаты.
— Тимофеич! Тимофеич! — в ужасе проговорила Груня. — В пропасть упал. — И со слезами в голосе торопливо рассказывала: — Гляжу: только что был и нет его. На глазах поскользнулся и полетел вниз. Вот здесь, — показывала она рукой на то место, где случилось несчастье. — Прямо на глазах, — повторяла она. — Здесь!
Над пропастью сгрудились солдаты, глядели, рассуждали, как
Вдруг кто-то воскликнул:
— Братцы! Глядите! Вон он лежит! Может, живой?
Заметили ездового и другие солдаты, начали звать его:
— Тимофеич! Откликнись, ты живой?
Снизу послышался стон и слабый возглас:
— Помогите, братцы! Живой!
Пригляделись — лежит на спине, не на глыбах камней, а между небом и землёй, будто на огромных жёстких ладонях. Это деревья откуда-то сбоку протянули над пропастью свои густые ветви и прочно переплелись. На ветви-ладони и свалился Тимофеич.
— Держись, браток, не робей! — подбадривали его сверху. — Сейчас мы тебя вызволим из плена!
В обозе моментально отыскали длинные верёвки, опустили их вниз Тимофеичу. Он тут же обвязался покрепче и вцепился руками в прочную верёвку.
— Давай! Давай! — раздалась команда, и бедолагу ездового подняли наверх.
На площадке вокруг него сбились люди. Слышались радостные возгласы:
— Счастлив же ты, Тимофеич! И в пропасти не пропал! Небось, изрядно перетрухнул?
— А то нет, что ли? — отвечал бледный Тимофеич. — Главное, вишь, детей жалко и жену, сильно б горевали. Спасибо, братцы, — сказал он осипшим от пережитого голосом и поклонился всем до земли.
Он взял терпеливо дожидавшуюся его лошадь под уздцы и повёл её. Надо догонять передовые части, а то и так из-за него люди замешкались, будь она неладна, эта пропасть!
Третий день движется отряд Скобелева. Последний привал в горах, и на рассвете начался спуск в Казанлыкскую долину. Спустились незамеченными, осмотрелись — будто в ловушку попали: перед ними турецкие укрепления, за спиной — отвесные скалы. Предстояла битва насмерть.
Густой туман окутывал долину. Под его прикрытием началось наступление на турецкие редуты. Впереди 63-й пехотный Угличский полк с болгарскими ополченцами и горная батарея из восьми орудий. Полк наступал с распущенными знамёнами. Туман развеялся. Турки сразу заметили русских, открыли по ним сильный артиллерийский и ружейный огонь. В рядах наступавших возникло замешательство. Кто-то побежал назад, кто-то припал к земле, не решаясь поднять головы, кто-то пытался укрыться от огня за деревьями.
— Алла! Алла! — кричали турки.
Русские продолжали лежать под всё усиливающимся огнём, не в силах возобновить атаку. Поражение казалось неминуемым, турки предвкушали лёгкую победу.
— Алла! Алла!
И тогда командир полка Панютин выхватил у знамёнщика боевое знамя и ринулся вперёд.
— За мной, братцы! Смелее! Ура!
Барабанщик Бартелев — о нём потом напишут в книге подвигов — поднялся во весь рост.
— Ребята! — крикнул он. — Мы присягали. Неужто теперь откажемся? Вперёд! Ура!
И забил наступление.
— Ура-а-а! — подхватили дружно солдаты и ополченцы и бросились в атаку. Уже ничто теперь не могло остановить их.
И тут вновь увидела Груня художника Верещагина. Он сидел
Но вот через горы перевалила кавалерия. Началась новая атака Угличского полка. Верещагин не выдержал, вскочил на коня и помчался вместе с кавалеристами туда, где развернулась самая жаркая схватка.
— Аман! Аман! — послышалось вокруг — турки запросили пощады, поднимая руки вверх. И вскоре Вессель-паша выкинул белый флаг.
Крики «ура!» сотрясали Казанлыкскую долину и поднимались к вершинам Балкан. Летели вверх шапки. Ещё одна крупная победа.
Потом через многие годы в честь победы над турками болгары назовут самую высокую точку Шипки именем генерала Столетова. А в честь погибших русских воинов воздвигнут памятник-мавзолей. У подножия памятника встанет бронзовый лев, охраняющий вечный сон тех, кто пал в бою. На каменной стене будет сделана надпись: «Болгарин! Обнажи голову и благоговейно преклони колени на этом священном месте! Здесь русские войска и болгарские ополченцы с неслыханной доблестью отстаивали нашу свободу. Их томила лютая жажда, они коченели от холода среди грозных метелей, их косили пули, шрапнель и гранаты, но своей грудью, беззаветным своим мужеством, пламенным патриотизмом остановили они бешеный напор врага».
Памятнику этому жить вечно.
СОРОК ВОСЬМОЙ ВОЕННЫЙ ГОСПИТАЛЬ
Груня привыкла работать в трудных условиях, но Сорок восьмой военный госпиталь, куда она прибыла два дня тому назад, вверг её в отчаянье.
Он располагался в старинном местечке Бяле, где не было крупных зданий. Раненых размещали в сделанных на живую руку мазанках, в сараях, едва укрытых от холода, в кибитках. Многих укладывали прямо на полу, на соломенных подстилках, так как не было свободных коек. От холода и сырости — на улице стоял январь — хуже заживали раны.
Сердобольные сёстры как могли облегчали страдания раненым. Отдавали на бинты платья; своими одеялами укрывали дрожащих от холода людей, делились с ними скудной едой. И просто для каждого у них находилось доброе слово — оно тоже лечит.
В Бяле порой собиралось много раненых. Это было место, откуда их переправляли в город Яссы, и дальше — в Россию. Но самые слабые задерживались в Бяле на леченье, иногда на длительное время. Все они лежали в просторной палате, под которую был отведён опустевший дом. В эту палату ухаживать за тяжелоранеными и назначили Груню. Она считалась опытной сестрой.
Работа привычная, Груня легко с ней управляется. Сделать перевязку, снять бинты, дать лекарство, помочь поудобней лечь, накормить тех, кто сам не в состоянии ни приподнять голову, ни шевельнуть рукой. Да и мало ли ещё других забот! Ими заполнен до предела весь рабочий день сестры милосердия. Не то что поесть или выпить чая, некогда на миг остановиться, некогда подумать о себе.
Кончился обход врачей. Раненые, кто полегче, оживились. Вот он, подступил момент, которого все с нетерпением ждали. Теперь можно написать письма домой, в Россию.