Сестра моя Боль
Шрифт:
– Извини. Мне пора.
Руслан нашарил под столом ящик с инструментами и встал.
– Фи, мальчик, я предлагаю тебе такие замечательные вещи, а ты что выбираешь? Ну допустим, ты сладишь с Сестрицей. Хотя я знаю ее много лет, и у меня есть большие сомнения насчет возможного исхода вашей встречи. Но – допускаю. И что потом? Земное счастье? Женишься на этой конопатой дурочке, Маргарите. Между прочим, ты ей не так уж сильно нравишься. Она, скажу тебе по секрету, подумывает вернуть своего бывшего. Она его всегда любила, просто их матушка, старая ведьма, не дала молодым жизни, все полагала, зять на московскую квартиру зарится. А теперь, когда матушка исчезла, у них все может наладиться, поверь.
– Ну вот, – упрекнул Руслан. – Мы еще даже не поженились, а уже пошли упреки, оскорбления! Недаром я не хотел жениться.
Черный баран сварливо заблеял, когда увидел Руслана. Вероятно, он сжевал уже всю траву и соскучился по дому.
– Едем, едем, голубчик…
Солнце все так же стояло в зените. Видимо, тут времени прошло совсем немного. Что ж, у Руслана было время прокатиться еще и на белой овце и починить старухе крыльцо.
На этот раз он не стал закрывать глаз. Еще не хватало снова вцепиться в барана и навестить Люцифера. Тогда точно не миновать на ней жениться. Белая овца сама подошла к нему, ткнула кудрявым лбом в ладонь…
И они полетели.
Они летели из яркого света полудня сквозь сырой туман облаков и выше, к раскаленным лучам солнца. И еще выше – в перемежающихся, то теплых, то холодных слоях воздуха. И вдруг… Что это? Упругое сопротивление, будто разрывается невидимая пленка, и вот Руслан увидел близко, прямо рядом с собой, мириады звезд. Он восхитился крылами Лебедя и поежился под кровавым взглядом единственного глаза Скорпиона – Антареса. У него на глазах рождались, жили и умирали бесчисленные миры, загорались новые солнца, отправлялись в одинокое странствие кометы, разверзались черные дыры и вращались галактики. Он почувствовал себя очень старым. Очень усталым. Он подумал, что хочет, в сущности, одного – лететь весь остаток жизни, утопая в этом сиянии, забыв о ничтожных человеческих делах, о своих проблемах и страданиях, забыв о тленной земной красоте…
После таких возвышенных мечтаний посадка показалась жесткой. Овца встала как вкопанная, Руслан кувырком полетел через ее голову и упал лицом во что-то очень колючее и хрустящее. Хотел заорать, рот забило. Сено. Целая копна сена. И…
Руслан перевернулся на спину, посмотрел в небо. Небо синее, и в нем вращаются созвездия, как в планетарии. Странно, что он не посмотрел на небо в аду. Разве оно там могло быть? Теперь и не узнаешь. Ни за что. Ну и пусть.
Это был сад. Это был лучший сад в мире – вообще лучшее, что могло было быть в мире. Он цвел и плодоносил одновременно. В нем пели крошечные радужные птицы и летали огромные радужные бабочки.
– Куда? Куда это ты? И откуда ты взялась такая? У нас таких и не было. Давай, пошла! Пошла!
Белая овечка, почувствовав свободу, забралась в сад и уже обгладывала низкорослый кустик, на котором блестели глянцевые розовые плоды. Ее прогонял прутиком высокий парень, полуобнаженный, загорелый. На голове у него набекрень сидела кепка с эмблемой московского «Спартака», а на ногах – такие же кроссовки, как у самого Руслана.
– Парень, твоя скотина? Чего ж ты не глядишь за ней?
Овца чуть не вспрыгнула Руслану на руки, ища у него заступничества. Впрочем, морда у нее была
– Мое. Извините, я непривычен обращаться с животными. У меня есть кошка, но ее здесь нет.
– Оно и видно, – вздохнул садовник и протянул Руслану руку. – Адам.
– Руслан.
Рука у Адама была узкая, но твердая и шершавая.
– Идем-ка привяжем ее на поляне, а сами пока поговорим. Всегда приятно потрепаться со свежим человеком. Я все равно хотел перекусить.
Под раскидистым персиком накрыт был стол: на льняном полотенце ломти козьего сыра, зелень, вино и хлеб.
– Я тебя видел, – сказал Адам, когда выпили по первой. Вино было молодое, щипало язык и отзывалось рубиновым счастьем где-то в области солнечного сплетения. – Только ты сюда зря пришел. Нет ее здесь. И быть не может.
– А моя сестра? – робко спросил Руслан.
– И твоей сестры здесь нет. Хотя она-то должна здесь быть… Впрочем, об этом не мне судить. Я же только садовник. Кстати, не хочешь мне помочь? Я вижу – ты плотник. Но, может, и вскопать сможешь? Это легко.
Окапывали неизвестные деревья с мелкими лакированными листочками. Заступ вонзался в жирную, блестящую землю, легко выворачивал пласты, обнажая белые ниточки корней. Адам был прав – весело и легко работалось в дышащем свежестью саду. Приятно было копать, сладко ныла спина от усилий, ветерок быстро сушил пот, и птицы, словно нарочно, вдохновенно пели прямо над головой. А какие птицы-то – розовые, голубые, радужные!
– Хочешь, оставайся. Я вижу, ты устал. Молодой, а смотришь стариком. А я, видишь, напротив. Старый, а все молодым выглядываю. Это от хорошей работы.
Руслан оперся на рукоятку заступа.
– Меня уж просили остаться.
Адам застыл.
– Она?
Руслан кивнул.
– И что же ты?
– Отмазался. Так вцепилась – еле ноги унес.
– Она такая. – Адам покрутил головой, выражая то ли неодобрение, то ли восхищение. – Красивая? Да?
Руслан не знал, что видел Адам. Но кивнул.
– Очень красивая.
После работы они легли на спины в траву и долго смотрели в небо. Безоблачное оно было, прозрачное совсем, и померещились вдруг Руслану в бездонной синеве чьи-то глаза, смотрящие ласково, с великим пониманием и любовью. А может, и не показалось?
– Хорошо тут у тебя, но мне пора.
– Уже? Что ж, если надо… У всех своя работа, вот и мне на виноградник пора. Я за тебя, друг, беспокоюсь во как. Только помочь ничем не могу. И взять ты отсюда ничего не сможешь. Ну, хоть воздухом нашим подышал, и то на пользу пошло. А как наживешься, нарадуешься – приходи ко мне. Хорошо копал. Иди теперь лугом. Увидишь Еву, она там овец пасет – скажи ей, что на подой пора. Давай, помощник.
Ева оказалась маленькой, крепкотелой, до черноты загорелой женщиной. Волосы ее выгорели почти добела, маленькие ступни крепко стояли на земле, утопая в траве. Она вызвала в Руслане какое-то томительно нежное чувство… Ева улыбнулась, выслушав сообщение, и хлопнула по задку одну из овечек.
– Твоя. Норовистая.
Овца не хотела уходить, упиралась и шевелила розовым носом. И Руслану не хотелось.
Но пришлось.
– Где ты шлялся-то, окаянный! – шепотом ругала его бабка, но у нее не обидно получалось. Точно так же ругала Руслана его родная бабушка, когда он возвращался домой, вдоволь накатавшись с горки – в штанах, облепленных ледяными катышками, с покрасневшим носом и насквозь мокрыми варежками, со снегом за шиворотом. – Понесла тебя нелегкая! Дан же был тебе проводник, сказано: за проводником ступай. А проводник-то твой вон – на печурке дрыхнет. И крылечко мне пообещал поправить, а сам едва инструмент не растерял…