Сестра моя Боль
Шрифт:
– Не растерял же, – весело ответил Руслан и за наглость был награжден тычком в плечо.
Черты родной бабушки все сильней и сильней проступали сквозь лицо чужой старухи. Солнце все так же стояло в зените. Руслан отмерил дощечку, отпилил, приколотил, попробовал – держится. Да заодно и три другие заменил: когда сюда еще кто забредет, а крыльцо на ладан дышит. Старушка смотрела на него с любованием и даже вынесла стакан прохладного молока.
– Вот это подарок так подарок! Да ведь говорят, мол, не подарок дорог, а внимание. Ну дак разува-ажил! Заходи, милый, перекуси,
И он рассказал ей все.
Сидя в чистенькой горнице за круглым столом, накрытым самовязанной скатертью, он говорил, не решаясь взглянуть в лицо старухе, потому смотрел в окно. Там погасал бесконечный день. Да и она не стремилась смотреть на гостя, возилась у печки, доставляла на стол вкусные деревенские кушанья: яичницу с луком, томленные в сметане грибы, вареную картошку. Глашка вилась у ног старушки, как будто и всю жизнь тут была.
– Кошка-то вас признала, – сказал Руслан неизвестно зачем.
– Все кошки меня знают, – уклончиво ответила хозяйка. – Сложное твое дело, голубчик. А оружие-то у тебя есть? Дадено?
– Дадено, – согласился Руслан и вытащил из кармана мизерикорд.
– Ишь! – Она приняла стилет в раскрытые ладошки. – Вот он нынче какой. Подойдет, пожалуй. Нет, голубчик, теперь я тебе его уж не верну. Не по руке он тебе. А вот мне – в самый разочек…
Она взяла свою кривоватую палку и ловко приладила стилет к ее навершию. Лезвие данного Руслану оружия удлинилось, истончилось, изогнулось, словно повинуясь чужой настойчивой воле – и теперь в руках у старухи была остро наточенная коса. И сама старуха распрямилась, стала выше ростом, лицо ее заострилось, глаза ввалились…
И Руслан узнал ее. И он понял, почему она казалась Руслану похожей на его бабушку, – в лице бабушки он впервые заметил ее.
Смерть.
– Узнал, – не спрашивая, но утверждая, сказала старуха. – Молодец. Всем молодец. Теперь я за тебя всю работу сделаю. Другие-то слишком горды были, чтобы мне, старой, поклониться да крылечко починить. Самим приходилось справляться. Теперь идем. Дай одеться только…
Бедному одеться – только подпоясаться. Поверх веселенького голубого халатика с ромашками старуха накинула то ли плащ, то ли халат белый, больничный. Взяла косу и вышла на крыльцо, с удовольствием потопталась по новенькой ступеньке.
– Ну, красавица, выходи, – сказала звучным голосом. – Сама знаешь – никто не может моему зову противиться. И ты от меня не спрячешься.
Они появились на холме, у околицы леса, откуда пришел сам Руслан. Их было много – толпа людей, вполне живых, весьма настоящих, но с отрешенными, ничего не выражающими лицами.
А впереди шла худенькая девушка лет шестнадцати. И рядом с ней столбом вилось черно-красное облако.
Воплощение зла. Луч тьмы.
– Что же это будет? – прошептал Руслан.
– Трудно будет. Но ты не теряйся, – почти не шевеля губами, сказала ему старуха. Она стала еще выше ростом. Теперь Руслан уже не мог понять, как она казалась ему похожей на бабушку и вообще на женщину. Это сухое, скуластое лицо могло принадлежать и
Он так загляделся на свою хозяйку, что забыл смотреть вперед.
А они уже были здесь.
Бледные, потерянные, усталые. И Эля впереди – совсем юная, совсем девчонка. Она даже попыталась улыбнуться ему, и у него сжалось сердце.
– Эля, – начал он, но одновременно старуха положила ему на плечо руку, не старческую сухую ладонь, а тяжелую руку, и немудрено, ведь она уже была намного выше его ростом. И Эля приложила палец к губам и вздохнула виновато.
Руслан понял. Она не могла говорить. Или ей было запрещено.
– Ты знаешь правила, – раздалось шипение Сестры Боли, – ты знаешь правила, хозяйка. Ты не можешь упокоить меня, пока я не воплощена. Надо мной вне плоти – твоей власти нет. Так пусть же твой гость выберет, в кого мне воплотиться. Я верю, что он сделает правильный выбор. Сейчас он не хочет меня узнавать, а ведь мы были так близки. О, эти мальчишки только и норовят разбить материнское сердце!
– Ты не моя мать, – сказал Руслан, хоть и понимал, что не следует этого говорить.
Отвратительный смех Сестры Боли был ему ответом. Она и в самом деле омерзительно смеялась, неудивительно, что эти звуки способны вызвать природные катаклизмы.
– Мальчик! Оставим этот пустой спор. Я ближе тебе, чем мать. Я буду с тобой до конца. Так давай же, выбирай. Если бы ты хотел знать мое мнение, мне всегда нравилась твоя сестра. Я сшила ее себе по мерке. Ну? Кого мне взять? Не тяни. Я устала. Мне пора заснуть.
В глазах Эли, устремленных на брата, показались слезы. И он вдруг осознал, что носить в себе Сестру Боли – страшная боль, невероятная мука. Пусть даже это всего несколько секунд.
Испуганные, смятенные, толпились перед домом люди. Их было много. Руслан не знал никого из них. И мог выбрать кого угодно. Ни жалости, ни любви он не испытывал к этим существам. Он хотел одного – забрать сестру и уйти отсюда. Но не мог.
Под блестящим от слез, печальным и полным надежд взглядом Эли – не мог.
– Меня, – сказал он. – Возьми меня.
По толпе пронесся шепот. Черно-красное облако стало немного бледнее.
– Ты слышала, – сказала Смерть. – Он сделал выбор. Подчиняйся. Ты должна.
И Сестра Боли приблизилась к нему.
Он ожидал, что будет больно, но не представлял, что настолько. Как будто жидкий огонь вливали ему в горло, в вены, в мельчайшие капилляры. Тело, принимавшее в себя древнее зло, тряслось от ужаса, сердце хотело забиться поглубже в клетку ребер, мозг норовил воспламениться. Руслану казалось, что он кричит во всю глотку, но на самом деле он не издал ни звука. Он думал, что кричит одно слово: зачем? Зачем? Зачем? Зачем я согласился, зачем я это сказал, я ведь не хотел, на самом деле не хотел, господи, какая боль, какая постыдная, невероятная боль, так же нельзя, это против всех законов, божьих и человеческих, пусть она перестанет, мамочка, пожалуйста…