Сестрички не промах

Полякова Татьяна Викторовна

— Ни слова о деле, — заговорщицки прошипела я на ухо последнему и села за стол. Но отвлекаться он не желал, нетерпеливо поглядывал в мою сторону, и чувствовалось, что, как только обед закончится, вопросы возобновятся. Следовало Иннокентия Павловича опять куда-нибудь отправить с серьезным заданием. К концу обеда я смогла его придумать. — Иннокентий, — сказала я, глядя ему в самые зрачки, — мне чрезвычайно неловко так загружать тебя…

— Лиза, — перебил он, — мое время, точнее сказать, вся моя жизнь в твоем распоряжении.

— Благодарю, — прошептала я, уронив скупую слезу. Иннокентий торопливо сжал

мою руку, а Михаил Степанович вдруг грянул «Шумел, гремел пожар Московский…». Евгений испуганно подпрыгнул и, схватив поллитровку, прижал ее к груди. Убедившись, что Михаил Степанович ничего не замышляет, а просто у человека настроение и он поет, Евгений поставил бутылку на место, блаженно улыбаясь, дослушал куплет и, прошептав: «Чистый Шаляпин», окончательно угомонился, то есть расслабился и даже рискнул подпеть тихо и чрезвычайно фальшиво.

— Вот так, друг, — громыхнул Михаил Степанович, обняв хозяина после окончания песни. — Талант в землю не зароешь.

— Что да, то да, — согласно закивал Евгений и привалился к плечу новоявленного друга. Посидев так минуту в полном блаженстве, они перевели взгляд на бутылку и маетно вздохнули.

— Вы б, Михаил Степанович, водочкой не увлекались, — влезла сестрица. — Вам еще сторожить. И фундамент-то вынесут, прости Господи…

— Я свое дело знаю, — обещал Михаил, — и попрошу, Марья Семеновна, меня не учить.

— А вот как опять вора проворонишь да без обеда останешься, тогда и посмотрим, — сурово сказала я. Михаил Степанович обиделся, а Иннокентий повеселел. Вскоре после обеда, забыв задать мне беспокоившие меня вопросы, он отбыл изучать предков Сиротиной Елены Гавриловны с целью обнаружения общих родственников, а мы с сестрицей, прихватив все имеющиеся в наличии планы и карты, отправились к фундаменту.

Определить, где в начале века была кухня, оказалось делом нелегким. Прикидывая и так и эдак, мы выделили разом три места, причем на значительном расстоянии друг от друга. Фотографии демонстрировали лишь фасад дома, а планам, начертанным мужчинами нашего рода, мы не очень-то доверяли. В общем, обозначив три больших квадрата, мы решили начать поиск с первого, и начать незамедлительно. Сразу же возник вопрос: как глубоко копать? Я выдвинула версию, что слишком глубоко зарыть клад прадед не мог: во-первых, ни к чему, во-вторых, мужики — лентяи. Мышильда вроде бы согласилась, но, поморщив лоб, добавила через минуту, что дом много раз перестраивался, трижды горел и клад, ранее зарытый неглубоко, мог оказаться далеко от поверхности. Поразмышляв, мы решили копать на метр и тут же взялись за работу.

Через пару часов получилась приличная яма, с которой мы совершенно не знали что делать. Сокровищами не пахло, но всерьез мы и не надеялись, что нам повезет в первый же день. Попутно в головах возникали разные интересные мысли: например, в чем прадед зарыл сокровища? Воображение рисовало солидный кованый сундучок. Приличные сокровища просто обязаны храниться в таких сундуках, чтобы заступ, то есть лопата, с лязгом ударилась о крышку… ну и все такое. Однако ждать чего-либо путного от непутевого прадеда не приходилось, и мы сошлись на том, что вожделенного лязга можем и не услышать, но хоть бы и без него сокровища, как ни крути, все равно сокровища, и мысль о них согревала душу.

К вечеру

яма расширилась, и мы задумались всерьез, что с ней делать дальше? Сама по себе яма нас не беспокоила, другое дело земля. Чтобы продолжать изыскания, надо было куда-то выкопанную землю определить: либо перевозить ближе к забору, что тяжело и хлопотно, либо бросать ее в яму, то есть рыть новую, зарывая старую. В этом был свой резон, однако, если сокровища не обнаружатся на'глубине метра, придется рыть на два, и что ж делать в этом случае: копать все заново? Оставив решение этой проблемы на завтра, мы, утомленные, но преисполненные энтузиазма, пошли домой.

Иннокентий еще не вернулся, а Михаил с несчастным видом сидел под образами и тяжело вздыхал. Я сделала вид, что не замечаю этого. Евгений пришел другу на помощь.

— Елизавета, — робко начал он, — Михаил-то приболел. Не дело ему в шалаше спать.

— А он не спать, он сторожить должен, — нахмурилась я. — Работа у него такая. За харчи и обратную дорогу. Не хочет работать, пусть так и скажет.

— Елизавета, — трагически прошептал предпоследний, — ночная прохлада меня убивает. У меня насморк, — в подтверждение своих слов он дважды шмыгнул носом.

— Хорошо, — согласилась я, вовремя вспомнив, что ночью мы решили выследить троюродного, а в этом деле толку от предпоследнего никакого. — Даю тебе больничный на один день. Не выздоровеешь до завтра, ищи себе другую работу.

Михаил Степанович заметно скис, а Евгений сокрушенно пожал плечами.

Садиться ужинать без Иннокентия мы не стали, а он задерживался. Начало темнеть, а Иннокентий Павлович все не появлялся. Я заволновалась, где он, интересно, в десять вечера может добывать сведения? В конце концов мы сели за стол. Вдруг к крыльцу подъехала машина, и мы вздохнули с заметным облегчением, но тут же насторожились: шаги принадлежали нескольким людям, а, кроме Иннокентия, мы никого не ждали. Первым на кухне появился милиционер и, оглядев нас, бодро гаркнул:

— Здравие желаю!

Евгений, выпучив глаза, подпрыгнул и испуганно ответил:

— Желаю, то есть здрасьте, — и торопливо убрал со стола бутылку.

Милиционер был молод и на участкового Иваныча совсем не походил, и на кой ляд притащился, пока оставалось тайной. Однако вслед за ним в кухню протиснулся еще один милиционер, бережно поддерживая под руку Иннокентия. Тот выглядел совершенно несчастным. Костюм был выпачкан, волосы взъерошены, бывший муж почему-то стоял на одной ноге, на весу поддерживая другую, и при этом очень походил на цаплю.

— Что случилось? — спросила я, в голове возникла нелепая мысль: уж не начал ли он вновь экспериментировать с самоубийством? Но ведь вроде бы занят человек, и я к нему со всей душой…

— Несчастный случай, — пояснил милиционер. Супруг ваш упал и подвернул ногу.

— Боже мой! — Я закатила глаза и, поднявшись, пошла к последнему. Конечно, милиционеров надо было как-то подготовить. Узрев меня, один из них, заломив фуражку на затылок, брякнул:

— Вот это да… — и замер с открытым ртом, второй вжался в стену, выпустив при этом Иннокентия Павловича, я едва успела подхватить его и прижать к груди. Он благодарно ткнулся носом в мое плечо и затих. Михаил Степанович, выбросив вперед ладошку, не замедлил выкрикнуть: