Сестрички не промах
Шрифт:
— Хозяева, есть кто дома?
— Есть, — ответила Мышильда, а Настасья Филипповна, улыбаясь и озорно на нас поглядывая, поздоровалась и спросила:
— Мой-то у вас?
Мы переглянулись, потому что с половиной Иваныча до сего момента не были знакомы.
— Простите, вы кого спрашиваете? — поинтересовалась я, чувствуя, что и в самом деле могу упасть в обморок.
— Иваныча, участкового нашего. Я его жена.
— Очень приятно, — брякнула Мышильда, а Максим подвинул даме стул.
— Присаживайтесь, — пролепетала я. Настасья Филипповна, все еще улыбаясь, ответила:
— Спасибо,
— Ушел, — ответила я и вздохнула.
— Куда? — не поняла супруга участкового и стала гневаться:
— Куда ж его черти уволокли? Ведь русским же языком говорила… Давно ушел?
— Давно, — сознались мы. Она задумалась и плечами пожала:
— Сказал, до вас дойдет, спросит, как супруг ваш, и сразу домой… А супруг-то нашелся?
— Нет, — ответила я.
— А хозяин где? — нахмурилась Настасья Филипповна, не обнаружив такового за столом.
— Тоже пропал, — брякнула Мышильда, вытаращив глаза. — И ваш следом… то есть он пошел на пустырь, и мы за ним, а там уже никого…
Женщина начала бледнеть и села на стул.
Следующие два часа мы метались по улице в поисках участкового. Следует сказать, что проживал он неподалеку, на этой же улице, в доме номер сорок три, и вскоре поиски приняли общенародный характер. Искали и стар и млад, больше, конечно, млад, создавая много шума и неожиданно выскакивая из-под ног. К поискам подключили всех дворняг в округе и одного добермана, который во всеобщей суматохе так разволновался, что залез под чужое крыльцо и громко выл.
Кто-то вспомнил, что Олимпиада Самсоновна, бывшая актриса местного театра, проживающая в доме номер пятьдесят, хорошо гадает на кофейной гуще и может указать, где лежит пропавшая вещь. Мы кинулись в пятидесятый дом. Хозяйка сидела в кресле и раскладывала пасьянс. Взглянув на нее, я поняла, что она вполне могла знать моего прадеда Дормидонта, и уж совсем было собралась спросить ее об этом, но тут вмешалась Мышильда и напомнила, что мы здесь не просто так, а по делу. Помочь Олимпиада Самсоновна не отказалась, но кофе у нее был только растворимый, как, впрочем, и у нас, и у девяти ближайших соседей. С гущей ничего не вышло, но, чтобы не отпускать нас просто так, с пустыми руками, Олимпиада Самсоновна погадала на картах и пообещала мне дальнюю дорогу, казенный дом и бубнового короля в придачу.
Все испортила сестрица, истолковав гадание по-своему:
— Будет нам дорога в КПЗ и душка-следователь…
— За что? — перепугалась я.
— Так ни за что и будет.
Жена Иваныча безутешно рыдала на соседском крыльце, доберман все еще выл, а никто из троих пропавших так и не появился. Кто-то догадался позвонить в милицию, но там к исчезновению людей, в том числе к пропаже участкового, отнеслись без должного уважения и посоветовали ждать — авось и вернутся. Востроносая бабка Анна, бывшая хозяйка троюродного, утешая Настасью Филипповну, к случаю вспомнила, как пропал Митька Хорев. Его тоже долго искали, а обнаружили, когда сошел снег. Мышильда рассвирепела и грозно рыкнула:
— Где сейчас снег?
— Так выпадет, — съязвила бабка, — а потом растает. Помяните мое слово, тогда и найдем.
К этому моменту Настасья Филипповна уже лежала на ступеньках без чувств.
— Ох, сердешная… — И добавила с глубоким удовлетворением:
— Как переживает…
— Идем ход искать, — решительно заявила сестрица. — У меня предчувствие, что все в него упирается. Трава успела уже подсохнуть.
Максим ее поддержал — и насчет «упирается», и насчет травы, — и мы пошли.
На первый взгляд фундамент выглядел как обычно, и все-таки чувствовалось в нем что-то зловещее.
— Звук шел отсюда, — сам с собой разговаривал Макс, развернувший бурную деятельность. — А когда я посветил фонарем, он, должно быть, побежал сюда. Значит, в этой стене.
Стена казалась монолитной. Где тут может быть потайная дверь, просто в голову не лезло. Мы прощупали каждый камень по несколько раз и уже начали нервничать.
— Но ведь где-то он есть, раз вредитель ходит, — бушевала Мышильда. Именно ее гневу мы и были обязаны своей находкой. Сестрица заехала по стене пяткой и взвыла, а потом наклонилась посмотреть, во что ее угораздило влететь этой самой пяткой, и заметила металлический штырь. Он торчал между двух камней у самой земли и был почти не виден, но сестрица его нашла и стала дергать во все стороны. После чего раздался долгожданный скрежет и отодвинулась часть фундамента, образовав небольшой лаз. Максим сунул туда голову и заявил:
— Темно. У кого-нибудь есть спички?
— Фонарь есть, — вспомнила я и бросилась к подземному ходу, где мы обнаружили мумию. Наш рюкзак все еще находился там, если, конечно, Сашка не свистнул его вместе с покойником. Правда, Макс сказал, что не свистнул, и я побежала. Конечно, про ступеньку вспомнила в последний момент, когда начала грациозно оседать на пол, но изловчилась удержаться на ногах и ничего не сломала.
Рюкзак был там, где мы его оставили, а вот сам ход изменился. В том месте, где раньше лежала мумия, зияла основательная дыра, а по всему полу валялись куски битого кирпича.
— Чудеса, — сказала я, достала фонарь и сунула его в пролом в стене, однако ничего интересного не увидела. В полутора метрах находилась еще одна стена, сложенная из огромных валунов. Я покачала головой, вздохнула и бросилась к ожидавшим меня Мышильде и Максу.
— Ты чего так долго? — проворчала сестрица.
— Там стена обвалилась, — сообщила я.
— И что? — заинтересовалась Мышильда.
— По-моему, за ней древний фундамент, возможно, двенадцатого века.
— Надо бы посмотреть, — воодушевилась сестрица, которую опять потянуло на археологию.
— Потом посмотришь, — проворчал Макс. — Давайте с этой дырой разберемся.
Он сунул в лаз голову вместе с фонарем и через пару минут сказал:
— Мама моя… — из чего мы заключили, что видит он нечто чрезвычайно интересное, и разволновались. Попасть внутрь можно было только ползком, и Макс пополз, а мы вслед за ним. Однако ход почти сразу расширился, и вскоре мы могли уже стоять, Мышильда в полный рост, а мы с Максимом согнувшись в три погибели. Как видно, предки высоким ростом не отличались. Из каменного мешка, в котором мы сейчас стояли, лучами расходились три узких прохода. Мы вошли в первый и заорали в три голоса, со стены прямо на нас смотрел пустыми глазницами череп и вроде бы ухмылялся.