Сестры-близнецы, или Суд чести
Шрифт:
На следующий день он повез Алексу в модный магазин на Софиенштрассе и купил для нее множество нарядов. Платья были дорогие, и она спрашивала себя, как он за них рассчитается. Алекса знала, что из дома Ганс Гюнтер не получает ничего, а жалованья капитана для приличных расходов вряд ли было достаточно. Только позднее она услышала о наследстве, оставленном ему каким-то загадочным дядей.
Этот дядя заработал состояние на службе у какого-то восточного правителя. Перед своей учебой в кадетском корпусе Ганс Гюнтер прожил у дяди год, а позднее сопровождал его в поездках в Турцию и Египет. В семье фон Цедлитц об этом дяде, как помнилось Алексе, говорили редко, и если
Они пробыли в Баден-Бадене всю первую неделю ноября. Погода оставалась теплой и солнечной. Настроение Ганса Гюнтера также было превосходным. Еще только один раз он потерял самообладание, и на этот раз из-за шляпки со страусиным пером, которую она надела к новому платью. Не сказав ни слова, он сдернул шляпку с головы, испортив ее прическу. Все заколки при этом упали на пол.
— Ты безнадежна! — Он расстроенно покачал головой.
Она смотрела на мужа, не понимая причин его гнева.
— Что же я сейчас сделала неправильно?
— Тебе обязательно нужно было одеться и выглядеть, как обезьянка у шарманщика? Ты никогда не научишься? — Он бросил шляпку в коробку. — Как ты могла вообще ее купить? Ты что, не видишь, как она ужасна? Ты в ней выглядишь смешной.
Она подавила рыдание.
— Значит, я выгляжу смешной? И этого достаточно, чтобы меня унижать?
— Вполне. И я буду тебя унижать, пока ты наконец не научишься одеваться со вкусом. — Он подошел к Алексе, посмотрел на нее своими дивными голубыми глазами из-под густых шелковистых ресниц. — Ты прекрасна. Просто чудо творения. Ты по-своему совершенна, как Мона Лиза или Венера Капитолийская. Можешь ты представить себе Венеру в этой шляпке?
Ее лицо было в слезах, но она тем не менее вынуждена была рассмеяться.
— Ты просто сумасшедший. Я никакая не Венера. Для этого я слишком худа. Я всегда надеялась, что моя грудь когда-нибудь станет больше, но нет. Возможно, когда я буду беременна… или после первого ребенка.
— Я хочу, чтобы ничего не менялось, будешь ты беременна или нет.
— И вдобавок я всегда боялась, что ты заметишь, что все мои лифчики с прокладочками.
— Ну и что с того. Мне нужна была девушка, а не дойная корова. Вытри слезы, нам нужно идти. Я хочу двигаться. Слава богу, мы скоро уезжаем. Я кажусь себе тигром в клетке или медведем с кольцом в носу, разница только в том, что я ношу кольцо на пальце. — Заметив, что у нее снова глаза наполнились слезами, он обнял ее. — Ну, не надо. Не будь такой чувствительной. Ты же знаешь, что я люблю тебя. Я только не привык бездельничать. Женщины этого не понимают. В течение всей моей жизни для меня существовали только долг, дисциплина и уставы. А сейчас ничего этого больше нет. И никакой маршировки, только прогулки. Для стариков это еще куда ни шло. Вспомни Бисмарка — после своей отставки он сразу сдал. И ведь ему вообще-то было семьдесят пять, не тридцать четыре.
Алекса привела себя в порядок, и они отправились на свою обычную прогулку.
Два дня спустя супруги сели в поезд на Берлин.
Тетка позаботилась не только о приданом. Она сняла и обставила для них квартиру в Потсдаме. Ганс Гюнтер подобрал мебель и обивку, и все гости хвалили его безупречный вкус. Ему нравился молодежный стиль, и он настоял на том, чтобы все было заказано в Дармштадте. Разлетающиеся линии на обоях и обивочной ткани вызывали у Алексы головокружение. Она с тоской вспоминала о массивной, в стиле новой готики мебели и широких удобных
На первый прием Алексы пришли такие высокопоставленные гости, как городской комендант Берлина генерал Куно фон Мольтке, советник французского посольства Лекомт и два адъютанта кайзера. Прием имел большой успех, и все были единодушны в том, что молодые Годенхаузены — одна из самых красивых пар в офицерских кругах Потсдама. Алекса была в восторге от комплиментов, которыми ее засыпали, и прежде всего потому, что это льстило Гансу Гюнтеру. Молодая жена изо всех сил старалась угодить своему мужу и доказать, что она для него подарок, а не обременение. Иметь такую страстно любящую жену — любой муж был бы на седьмом небе от счастья, если бы мужем в данном случае был не Ганс Гюнтер.
Многие мужчины любимы за то, что они сильные и мужественные, за то, что они по натуре завоеватели. Алексу в муже восхищало как раз то, что он все время от нее ускользал. За него постоянно нужно было бороться. И при этом победить отнюдь не означало владеть им. Она была убеждена, что он остается ей верен, но его любовь была похожа на радугу — сверкающая, разноцветная, казалось, в непосредственной близости, и все-таки бесплотная, неосязаемая. Он был одним из самых любимых офицеров в гвардейском полку, с некоторых пор один из фаворитов кайзера, но дома, как только он отставлял свою шпагу, казалось, он отставлял и свое хорошее настроение. Всегда вежливый и дружелюбный, он иногда пугал ее своим отсутствующим взглядом, и она чувствовала себя тогда беспомощной и покинутой. А когда она приходила уже в полное отчаяние, он внезапно становился нежным, говорил с ней, обнимал ее, улыбался ей, и она чувствовала себя снова уверенной, защищенной и невероятно счастливой.
Глава III
В середине марта 1906 года Николас был вызван к генералу Хартманну, шефу Отдела развертывания и сосредоточения войск Генерального штаба австро-венгерской армии, который сообщил, что его рапорт, поданный почти два года назад с просьбой о смене места службы, удовлетворен. С первого апреля он прикомандирован в качестве военного атташе к посольству в Берлине. Для Николаса это сообщение было сюрпризом, и отнюдь не из приятных.
— Разрешите задать вопрос, господин генерал?
Хартманн кивнул головой.
— Разумеется.
— Почему именно Берлин, господин генерал? В Генеральном штабе известно, что моя мать еврейка. Для меня все двери будут закрыты.
— Ты должен будешь научиться справляться с такими вещами, если вообще такая проблема существует. Я лично в это не верю.
— Ну в Австрии, возможно, так оно и есть, господин генерал. Хотя некоторым и в Вене мать-еврейка в определенных здешних кругах не делает жизнь легче. В Берлине, однако, это может привести к полной изоляции. Барон Бляйхредер должен был уволиться со службы потому что его командир запрешал ему посещать казино, а, например, Гольдшмидт-Ротшильд оказался пригоден только к дипломатической службе, но никак не в качестве офицера запаса.
— Ты говоришь о прошлом. Времена изменились. И кайзер Вильгельм изменился. Сегодня Альберт Баллин, еврей, считается одним из самых близких к нему людей.
— Потому что ему принадлежит пароходная линия Гамбург-Америка. Кайзер беседует с ним о кораблях. С тех пор как он начал восстанавливать флот, чтобы соперничать с Англией, его больше ничто не интересует. В Баллине он видит родственную душу. Но у меня нет кораблей, нет даже байдарки. Думаю, господин генерал, есть какая-то другая причина. Мне будет позволено ее узнать?