Сестры Ингерд

Ром Полина

Настоящие изделия не лепились, а клеились во много слоев из бумаги или картона, сохли под тяжелым прессом, вываривались в льняном масле и снова довольно долго сохли при температуре даже выше ста градусов, чтобы масло успело полимеризоваться и придать картону твердость дерева. Зато потом изделие действительно не будет бояться воды.

Пожалуй, даже хорошо, что первые пробники не пережили дорогу. При желании это можно назвать удачей. Гораздо хуже было бы, если бы я развернула производство, а потом пошли бы жалобы от покупателей. Немножко огорчала потеря времени. Но я часто напоминала себе:

«Все что ни делается, к лучшему!».

***

Пока ждали приезда мэтра Броста с моими деньгами, я капитально обустраивалась в одной из нижних комнат башни на втором этаже. На оставшиеся деньги был сделан огромный, но ровный верстак. Вдоль печи протянулись стеллажи для сушки, появились струбцины – разновидность тисков, которые заменят мне многотонные прессы. Ну и, разумеется, я все же изготовила несколько образцов на пробу. Да, пока еще без росписи и покрытия лаком, но в соответствии с теми технологиями, которые и должны быть.

Бумага промазывалась слоями обыкновенного крахмального клейстера и зажималась между двух дощечек в струбцинах с тем, чтобы высохнуть и стать ровной и звонкой дощечкой. Потом эти сухие и твердые листы в течение часа кипятились в льняном масле.

Меня спасало то, что сами по себе изделия миниатюрные, поэтому масла в котел наливалось не так и много. Если пойдет поток, то котел придется менять. После варки в масле детали будущих шкатулок ставились на просушку возле печи, которую по-прежнему постоянно топили. Кстати, невзирая на огромные размеры, дров она требовала не так и много. Были в ее устройстве какие-то хитрости, совершенно непонятные мне.

А у меня появилась еще одна проблема, которую придется решать довольно скоро. Летом будет тепло, и спать в натопленной комнате станет просто невозможно. Но и уйти от этой удобной и экономной печи я не могу. Так что мне предстояло позаботиться о создании неких летних апартаментов для нас с мужем.

***

Время бежало с удивительной скоростью. Вернулся мэтр Брост, на глазах у мужа передал мне обещанную сумму и уехал, забрав с собой домик графини Роттерхан и увозя к ней мое письмо, полное благодарности.

После поездки в Партенбург, как Рольф и обещал, он нанял в замок прачку. Очень высокую и жилистую женщину по имени Бруннхилд. Впрочем, никто ее так не звал, да и она сама, неловком махнув рукой, говорила:

– - Зовите меня просто Бруной, госпожа баронесса. Какая же из меня Бруннхилд? Бруннхилд — это для купеческой дочери подойдет, а мне и Бруна сгодится.

Женщина она была работящая, не ленивая, и кроме стирки белья, на нее еще повесили мытье полов и лестниц. Отличалась она добрым нравом и прекрасным аппетитом: за столом ела наравне с Густавом. Жить перебралась в одну из клетушек для слуг, принеся с собой и собственный чистый тюфяк, и добротное лоскутное одеяло, и даже довольно большую подушку. Весьма хозяйственная оказалась особа. А уж когда я пообещала не просто предоставить кров и еду, а еще и небольшую плату, то старания ее, мне кажется, прямо удвоились.

Сусанне я не просто заплатила, что обещали, но и добавила половину суммы, пояснив:

– - Твоя Эмма много работает. Так что эта

часть – ее зарплата.

На глаза Сусанны навернусь слезы, которые она торопливо утирала краешком передника:

– - Благослови вас Господь, госпожа баронесса… благослови вас Господь…

От этих благодарностей я чувствовал себя несколько неловко. Мое дворянство в этом мире – всего лишь выигрыш в лотерею, а не какое-то врожденное качество. Это была еще одна из причин, почему я хотела иметь собственные деньги. Мне казалось неправильным пользоваться трудом людей, ничего им не платя. Даже Густав, получивший из моих рук деньги, был не прост растроган, а искренне удивлен. Более того, он, как преданный Рольфу человек, пошел уточнять у моего мужа, а не делаю ли я глупости за спиной у барона.

Муж мой, кстати, к идее платить слугам отнесся весьма прохладно. Даже немного поворчал. Но в целом после разговора согласился, что так правильнее. Думаю, его просто слегка мучила совесть, что он не может платить сам.

Я часто сидела рядом с ним по вечерам, глядя, как он ведет подсчеты, растягивая оставшиеся крошечные средства и пытаясь одновременно заткнуть несколько дыр в хозяйстве. Я видела, сколько времени он проводил на той самой мельнице, которую ремонтировали. Я видела, сколько средств ушло на то, чтобы восстановить сгоревший мост и дать возможность крестьянам возить свою продукцию в город. Я даже знаю, во то обошелся ремонт другого каменного мостика.

И я прекрасно понимала, что он тратить все подчистую, не оставляя ничего для себя. Только неприкосновенный запас в пятнадцать золотых – половина суммы королевского годового налога никогда не подвергалась опасности быть потраченной.

– - Если год будет неурожайный, и я не смогу собрать достаточную сумму, то, поверь, Олюшка договариваться об отсрочке долга еще на год будет проще, если заплатим хотя бы половину.

– - Рольф, а что будет, если ты вообще не сможешь платить?

Муж кривовато усмехнулся и ответил:

– - Если я разорю свои земли окончательно и несколько лет не буду вносить налоги, земли заберут. Я по-прежнему останусь бароном Рольфом Нордманом, но стану безземельным. Поверь, Олюшка, это совсем не то, что я желал бы для своей семьи. Жизнь дворян без собственного надела весьма тяжела и скудна.

***

В месяце аугустоне, примерно в середине, прибыл гонец от графа Паткуля и привез письмо для Рольфа. Также было послание и для меня: записка от графини Жанны.

Новости были замечательные. Моя сестра Ангела родила крепких и здоровых близнецов! К восторгу графа и свекрови, старшим, как и положено, родился мальчик и наследник, а следом девочка. Роды прошли достаточно хорошо. Молодая графиня чувствует себя прекрасно. И через неделю ей разрешат покинуть кровать. Детишкам же наняли двух кормилиц и няньку.

Дальше в записке от графини шли восторги по поводу того, какие восхитительно умные, красивые и талантливые у нее внуки, а также сообщение о том, что детей уже окрестили. Мальчика назвали Хельмут, а девочку – Аделина. Я умильно улыбалась, читая воодушевленные строки госпожи Жанны. Вот уж кто счастлив сейчас, получив долгожданных внуков.