Сестры
Шрифт:
* * *
И правда, зачался большой пожар. Через две-три недели узнать нельзя было завода' весь он забурлил жизнью. Конвейеры и группы вызывали друг друга на социалистическое соревнование. Ударные бригады быстро росли в числе. Повысился темп работы, снижался брак, уменьшались прогулы. И сделалось это вдруг
так как-то,- словно само собой. Какой-то беспричинный стихийный порыв, неизвестно откуда взявшийся.
Но было, конечно, не так. Все подготовлялось заранее самым тщательным образом, намечались для начала более надежные конвейеры и группы, распределялись
Когда звенел звонок к окончанию работы, вскакивал на табуретку оратор, говорил о пятилетке, о великих задачах, стоящих перед рабочим классом, и о позорном прорыве, который допустил завод. И предлагал группе объявить себя ударной. Если предварительная подготовка была крепкая, группа единодушно откликалась на призыв. Но часто бывало, что предложение вызывало взрыв негодования. Работницы кричали:
– И так нагрузка черт те какая, больше не можем!
– Мы не резиновые, нельзя человека без конца растягивать.
– Не хочем мы ударяться, ударяйся сам! Им давали выкричаться. Потом с разных концов начинали подавать голоса партийки и комсомолки:
– Ведь семь часов работаем, не десять-двенадцать, как в царские времена. Можно и понатужиться.
– Что ж мы, на хозяина, что ли, работаем? На себя же, на свое, рабочее государство.
– Товарищи, неужели мы будем терпеть, что по всему району на наш завод пальцами указывают?
– Что разговаривать! Записывай всех в ударные!
Голосовали и принимали предложение. Тут же утверждали заранее приготовленный устав ударной бригады. И появлялись плакаты в цехах и заявления в заводской газете "Проснувшийся витязь":
Для успешного проведения строительства социализма в условиях обострения классовой борьбы на всех участках этого строительства требуется напряжение всех сил пролетариата. Учитывая трудности строительства и желая прийти к нему на помощь, мы, работницы такого-то конвейера, объявляем себя ударным конвейером.
И дальше шли параграфы устава бригады: каждый ударник должен следить за работой своего соседа, и каждый отвечает за бригаду, также бригада за него... Ударник должен бережно относиться к заводскому имуществу, не допуская порчи такового хотя бы и другими рабочими. Должен быть примером на заводе по дисциплинированности и усердию работы на производстве.
* * *
Везде - в призывных речах, на плакатах, в газетных статьях - показывалось и доказывалось, что самая суть работы теперь в корень изменилась: работать нужно не для того, чтобы иметь пропитание и одежду, не для того даже, чтобы дать рынку нужные
товары; а главное тут - перед рабочим классом стоит великая до головокружения задача перестроить весь мир на новый манер, и для этого ничего не должно жалеть и никого не должно щадить. Весело было Лельке смотреть, как самыми разнообразными способами рабочие и работницы втягивались в кипучую, целеустремленную работу и как беспощадно клеймились те, кто по-старому думал тут только о себе.
Хронометраж установил, что по промазке "дамской стрелки" дневную норму смело можно повысить с 1400 пар
Работницы возмутились. Кричали, ругались в уборных и в столовке. И тайно сговорились. При ближайшем подсчете оказалось, выработка у всех была прежняя 1400. И так еще три раза. Потом пришли работницы в дирекцию, стучали кулаками по столу, кричали, что норма невозможная, что этак помрешь за столом.
Директор холодно ответил:
– Не помрете.
А после их ухода позвонил в ячейку.
В понедельник из восьми работниц этой группы четыре оказались переведенными на новую работу, а на их место были поставлены комсомолки, снятые с намазки черной стрелки. Предварительно с девчатами основательно поговорил в бюро ячейки Гриша Камышов.
Четыре оставшиеся старые работницы со злобою и презрением оглядывали девчат:
– Пришли норму нам накручивать? И куда же это ныне совесть девалась у людей!
Девчата посмеивались и мазали. В первый же день, еще не свыкнувшись с новой для них операцией, они уже промазали 1400 пар, как старые работницы. Через три дня стали мазать по 1600, а еще через неделю эти 1600 пар стали кончать за полчаса до гудка.
* * *
Камышов в бюро комсомольского комитета разговаривал по телефону, а технический секретарь Шурка Щуров переписывал за столом протоколы и забавлялся тем, что будто бы отвечал на то, что Камышов говорил в трубку.
– Здравствуй!
Шурка вполголоса, для собственного удовольствия:
– С добрым утром, с хорошей погодой!
– Что так поздно?
– Поздно. Раньше невозможно!
– Ругать вас и следует!
– Пора бить!
– Ну, спасибо!
– Не стоит того!
Вошла Лелька. Шурка, играючи, схватил ее за запястья. Лелька сказала:
– Ну ты, кутенок! Цыц!
Он отстал. Подошел от телефона Камышов, сказал Шурке:
– Левка принес знамя для завтрашней демонстрации, а на древке нет острия. Возьми в клубе, я видел - там есть. Шурка встал, чтобы идти.
– Да не сейчас. Не к спеху.
– Чего? Старик, что ли, я? Сейчас и сбегаю.
– Брось ты, что за постановка? Пойдешь обедать и зайдешь. А вот что,погоди,- сейчас нужно сделать. Сбегай домой, возьми фотографический аппарат, будь к гудку на заводском дворе. А ты, Леля... Ты в ночной смене сегодня? Сейчас свободна?
– Ага!
– Вот тебе список фамилий,- четыре работницы из намазки материалов. Пойди, пусть тебе мастерица их укажет, я уж ей сказал. Только чтоб сами они этого не заметили. Запомни их рожи. А потом как-нибудь устройте с Шуркой так, чтобы снять с них фотографию,- лучше бы всего со всех четырех вместе, группой. Вот вам обоим миссия на сегодня.
– "Миссия"... Ха-ха! Как в брошюрках!.. Идем, Лелька!
* * *
Осенний ясный день. Гудок к окончанию работ дневной смены. Из всех дверей валили работницы. На широком дворе, у выхода из цеха по намазке материалов, стояла Лелька в позе, а на нее нацеливался фотографическим аппаратом Шурка Шуров.