Сестры

Дюдин Александр

– Ну, теперь она зараз кончится, – засмеялся Семеныч, – раз ты приехала!

– Каждый должен что-то сделать для победы, а я по своим силам хоть что-то помогу, – покраснела Мария.

– Ладно, ладно, не обижайся, поешь пока, вояка, – подхватил тушенку застиранным серым полотенцем, поставил перед ней на нары.

– Иван куда-то подевался, долго нет.

– На трэнэровку, наверно, пошел.

– На какую тренировку? – подняла голову Мария.

– Цирку тут, значит, обучаемся, – загадочно улыбнулся Семеныч. – Как поешь, Гурген сведет, покажет.

То,

что увидела Мария, изумило ее. В маленьком лесочке, уже в сумерках, строились живые лестницы. Внизу были парни покрепче, посильнее, держа перед собой сомкнутые в замок ладони. На их плечах стояли солдаты, опираясь спинами о дерево, тоже сомкнув руки. Перед ними тянулась очередь человек по восемь-десять. По одному, бойцы с полной выкладкой лезли вверх, становясь на руки-плечи, на руки-плечи, хватаясь за дерево, и по другой стороне его спускались вниз. Сержант следил за часами, поторапливал: «Быстрее, быстрее. Иванов, мать твою так, чего возишься? Ждешь, когда тебя пулеметом скосит? Осторожнее! Штыком глаза выколешь!»

– Жопа тяжелая! – смеялся солдат, стоящий внизу, его поддержал смех остальных. Весь околок заполнен живыми лестницами у каждого обгорелого дерева. Занималось несколько сот человек.

– Что они делают? Зачем это? – Мария смотрела на Гургена широко раскрытыми удивленными глазами.

– Учатся, и тебе надо. Посмотри, как я! – Он побежал, ловко, легко, как обезьяна, вскарабкался на плечо первого, затем второго солдата. Схватился за ветку, провис, качнулся раз, другой и спрыгнул, присев.

– Вот как надо! – поставил его в пример сержант.

Довольный, отряхивая руки, Гурген подошел к Марии. Между тем бойцы заметили вновь прибывшую девчонку, подталкивали друг друга, показывали на нее глазами.

– Зачем этот цирк? – допытывалась Мария.

– Пойдем, покажу.

Гурген сбегал в землянку, вернулся с большим полевым биноклем.

– Трофейный, у Семеныча со Сталинграда, – похвастался он.

Траншеи почти пустые: все были на занятиях в посадках.

– На, смотри, что видишь?

Мария видела обгорелое черное поле, вдали – в несколько рядов колючую проволоку, за ней, справа, как игрушечные, торчали трубы сожженной деревни.

Далеко, на горизонте, ярко горела щель утонувшего за ним солнца. И ни души. Воздух наполнен морозным запахом земли и покоя. Как будто и не было войны. Это удивило Марию и снова заставило сжаться сердце.

– Ну и что?

– Ничего не видишь?

– Вижу сожженное поле, деревню, колючую проволоку.

– Поверни винт в середине. Дай я посмотрю. Вот, – снова передал ей бинокль, – видишь, за проволокой чуть заметная зеленая полоска? Это бруствер засеян просом для маскировки, а за ним – противотанковый ров метров пять-шесть в глубину, да столько же в ширину. Ребята ходили в разведку, говорят, на метр, а где и глубже, в нем вода. У нас с неделю как сухо стало, а то всё дожди шли, поналивало воды. Теперь понимаешь? Зачем этот цирк? Не только танк, но и человек шесть метров не перепрыгнет.

Это спуститься надо, а потом выбраться!

– А если мост навести? Или в другом месте перейти?

– Понимаешь, этот ров полукольцом непрерывно окружает весь запорожский плацдарм, до самого Днепра. Он пристрелен косопулеметным огнем дзотов. Сколько мостов надо? Как их строить под огнем? Ты что говоришь? А здесь видела, люди, как муравьи, лезут – пять минут, и отделение наверху!

– А танки, орудия как?

– Это дело саперов, подорвут края, сделают проходы.

– Я так лезть по человеку не сумею, наверное, – растерялась Мария.

– Ничего, мужики не все умеют. Для таких лестницы наделаны. По лестнице умеешь?

– Умею, а что это за бугры?

– Могильные курганы, и в каждом дзоты – укрепрайоны.

– Господи, каждого человечка на этой равнине, как на ладошке, видно! Как же это всё можно взять?

– Ничего, не такое брали! Только не забудь, полы шинели вот так заткни за ремень, а то мешать будут.

– Это знаю.

Стало совсем темно. Они вернулись в землянку. Семеныч укладывал скатанные бинты в санитарную сумку.

– Вот, дочка, значит, собрал тебе сумку. Посмотри сама, может, что не так?

– Спасибо, Семеныч. Завтра бой?

– Видать, бой. Давно готовимся. Он не спеша оторвал квадратик старой, проношенной по краям газетки, достал кисет, насыпал полоску табаку, послюнявил край, короткими, черными, как ветки черемухи, пальцами свернул «козью ножку». Присел около печурки на корточки, открыл дверцу, достал головешку, прикурил, сунул головешку обратно. Всё это не спеша, привычно. Мария задумчиво смотрела на него.

Ночью не спалось. В землянке душно, пахло сырой землей, перегретым железом печурки, табаком. Не спал Семеныч, Мария видела огонек цигарки. Она встала с нар, накинула шинель, переступая через ноги (мужчины спали на полу), вышла на свежий воздух. «Какие осенью темные ночи на Украине, – подумала она. – В двух шагах ничего не видно, у нас в Сибири светлее». Обгорелые деревья еще больше сгущали тьму. Это ей было знакомо: «Тактика выжженной земли» – объяснил ей в пути лейтенант. Немцы сжигали всё: деревни, леса, поля – всё, где могли укрыться русские, всё, что могло им помочь. Население, способное работать, угоняли, остальных: детей, стариков – расстреливали во рвах. Обуглившиеся деревья погибали, но стояли. И укрыться, и обогреться всё равно помогали. «Украинские деревья, не впервые вам гореть и выстоять!» – с нежностью подумала о них Мария. Сквозь паутинку ветвей радостно трепетала яркая звездочка, словно силясь оторваться от черного бархата небосвода и прыгнуть к ней в ладони. Противно заныло сердце. «Чего ты? – спрашивала она себя. – Боишься завтрашнего боя? Страшно? Трусиха, а как же все? Пусть лучше убьет, только не изуродует. Не надо, не надо об этом думать. Нельзя! Говорят, привыкают. Вот Семеныч чувствует себя, как дома. И я привыкну. Всё будет хорошо, – успокаивала она себя. – Тихо как!»

Конец ознакомительного фрагмента.