Сестры
Шрифт:
– Вот, сейчас нашла, – говорила Валя, подавая бумажник продавцу, нахальной девице с кудряшками.
– Что там? – загорелись любопытством ее глаза.
– Не знаю, не открывала. – В бумажнике лежало двести восемьдесят рублей, восемь хлебных карточек: четыре рабочих, три детских и одна иждивенческая, пропуск на завод, в литейный цех на имя Ершова Александра Александровича. Первое августа. Карточки новые, хрустящие, на весь месяц. Валя записала имя, фамилию владельца.
– Я позвоню ему, скажу, что бумажник у вас.
– Без вас позвонят, можете не стараться, – резко бросила девица с кудряшками. Валя
На другой день, рано утром, Валя только что умылась, была еще в старом ситцевом голубеньком халате, в дверь постучали.
– Войдите! – крикнул Сергей. В комнату вошел коренастый рабочий с большой седой головой. Внеся с собой запах железа и гари. Охватил взглядом всех, остановился на Вале.
– Пришел сказать вам спасибо, дочка, вы мне звонили?
– Да, я.
– Так я и подумал: голос был молодой, – он достал из того самого бумажника сто рублей, – вот вам вознаграждение!
– Уберите деньги, – обиделась Валя. Он растерянно смотрел на нее.– Уберите деньги! – уже мягче повторила она. – Это ваш бумажник? Какое может быть вознаграждение? Я выполнила только свой долг, вернула то, что принадлежит вам.
– Я ведь от всего сердца! Не хотел вас обидеть, хотел как лучше, да и жена сказала: «Вознаградить надо». Вон из какой беды вы нас вызволили.
– Нет, нет, пожалуйста, уберите ваши деньги, – уже мягче ответила Валя.
– Тогда еще раз вам спасибо, – кланяясь, попятился он к двери.
«У нас последняя пятерка осталась. Когда мы еще зарплату получим? Как бы эта сотня пригодилась!» – подумала Валя.
Глава 20
В отделении душно. Платья врачи помещали в шкаф со стеклянными дверками, обычно затянутыми марлей. Сегодня ее сняли, видимо, постирать. Только Валя сбросила платье, как дверь ординаторской распахнулась – на пороге стоял шеф. Валя ахнула, отступила в шкаф, прикрыв дверки. Стояла под стеклом, как на витрине, и смеялась вместе со всеми.
– Не смущайтесь, представьте, что мы встретились на пляже, – сказал профессор и повернулся к ней спиной.
– Мария Николаевна, больной с желчнокаменной болезнью готов к операции?
– Да, Вениамин Давыдович.
– Идите в операционную, мойтесь! Я сейчас приду. Валентина Михайловна, оденетесь – зайдите сразу ко мне.
– Мне сегодня после дежурства Ромашова доложила, – начал он сердито, как только Валя вошла в кабинет, – что поступивший три дня тому назад после желудочного кровотечения больной в вашей палате всё еще не обследован? У вас пустая история болезни! Вы что, ждете нового кровотечения? А если он погибнет при этом? Что с ним? Какой у него гемоглобин? Может быть, необходимо перелить кровь? Он бледен! Это что за безответственность?! Вы в куклы сюда пришли играть?
Дальше Валя не слушала. Профессор был прекрасен в своем гневе: он бегал по кабинету, белыми крыльями развевались полы халата, седые волосы дыбом, глаза молнии мечут, змейкой извивается большой красивый рот! Она стояла, любуясь им. Он поднял голову – ошарашенный остановился.
– Гм,
– Вас неточно информировали, – улыбнулась Валя, – вот, – она достала из кармана листочки анализов, – сегодня заканчивается обследование. Сейчас он пошел на рентгеноскопию пищевода и желудка. Гемоглобин приличный: шестьдесят четыре единицы. Для него всё сделано, только история болезни не оформлена. Вечером обязательно запишу.
– Анализы должны быть в истории болезни, а не в кармане. Идите и запомните: оформлять нужно в первые сутки!
Валя снова дежурила. День суматошный. Поступали мелкие травмы: переломы, ранения. Ксения Павловна не могла помочь: оперировала до шести часов. Вечером, набегавшись, усталая Валя присела к столу. Врачи все разошлись, кроме Игоря Семеновича, который, согнув длинные ноги (они не помещались под столом), неудобно сидел боком, выгнув худую спину, работал над диссертацией. Вошла Ксения Павловна, сняла маску, вытерла платком потное лицо, тяжело опустилась на стул.
– Давайте перекусим, есть хочу!
Зазвонил телефон. Валя взяла трубку, выслушала.
– Сейчас иду. В приемник доставлен железнодорожной милицией бандит с огнестрельным ранением бедра. Кушайте, я схожу посмотрю.
На кушетке, навалившись спиной на стену, сидел здоровенный скуластый детина, из-под густых черных бровей смотрели маленькие злые глазки. Штанина оторвана, около самого паха наложен жгут. Раненый прозрачно бледен, казалось, в нем не осталось ни кровинки. Почувствовав за собой дыхание, Валя обернулась и по виду Ксении Павловны поняла, что это тот самый бандит, который зимой снял с нее шубку. Арестованный тоже узнал ее, вскрикнул.
– Нет! – рванулся он, развязавшийся жгут взвился змеей, свистнул фонтан крови. Бандит потерял сознание.
Валя снова затянула жгут. Руки, халат обильно смочило кровью.
– В операционную его, – спокойно приказала Ксения Павловна. – А вы идите переоденьтесь, – повернулась она к Вале.
Всю ночь в операционной ярко горел свет. Всю ночь три женщины в белых халатах хлопотали около обескровленного человека, находившегося на грани жизни и смерти. Только под утро улучшился пульс, можно было перевязать артерию и снять жгут. Еле держась на ногах от усталости, Валя подошла к огромному, во всю стену, окну в операционной. Выходило солнце, заполнив комнату розовым светом. Под сиреневым маревом восхода стоял измученный жаром поникший сад. Золотыми свечками светились веточки вершин, казались прозрачными. Тишина и покой разлились в воздухе, всё замерло, склоняясь перед восходом светила. «Если не будет в ближайшее время дождя, посохнут поля, будет еще голоднее», – подумала Валя.
– Теперь надо спасать ногу, – услышала Валя озабоченный голос Ксении Павловны. – Положите его в мою палату. – Сама усадила раненого, спустив с кровати ногу, обложила ее грелками. – Вы всё равно будете сидеть без дела около больного, – обратилась она к милиционеру, охраняющему арестованного, – у меня к вам просьба: следите, чтобы грелки не остывали. Как станут теплыми, позвоните сестре, чтобы она добавила горячей воды. Кнопочка у изголовья. Да смотрите, не сожгите!
– Чего вы так стараетесь? Будет без ноги – перестанет бегать! – осклабился милиционер.