Сестры
Шрифт:
– Разве вы его не любите?
– В том-то и беда, что люблю, поэтому, скорее всего, и не пойду замуж.
– Почему?
– Какая из меня мать? Заплачет ребенок, я встать к нему не могу без протеза или костылей. Он никогда не видел мою культю, на него это может произвести страшное впечатление! Пройдут годы – пройдет и любовь. Ничего нет вечного. Он пожалеет, что женился на калеке. Нет, пусть всю жизнь любит меня, как свою мечту, без разочарований! – грустно закончила она.
Зазвонил телефон, Марина резко соскочила со стула,
– Кажется, сломался протез. Совсем новый! – досадовала она. – Только две недели как получила.
Валя сняла трубку, выслушала.
– Хорошо, сейчас приду, – поступил больной с острым аппендицитом.
– Валечка, как же ты одна.
– Ничего, Марина Алексеевна, аппендицит я уже оперировала и не один раз.
– Аппендицит аппендициту рознь, другой раз опытный хирург залезет в живот, а вылезти не может. Как расположен. Я буду ассистировать.
– Как же вы?
– На табуретке, на колене. Принесите костыли, я сниму протез. Вот видите, какая же из меня жена?
– Не надо, посидите рядом, туго будет – помоетесь, поможете. Попробую прооперировать с сестрой.
Снимая маску с лица после операции, Валя, довольная, говорила:
– Флегмонозный отросток, толстый, с мой палец. Стенки тонкие, я тихонечко выводила его в рану, отгородилась салфетками, на всякий случай. Осторожно перевязывала брыжейку. Очень боялась, что лопнет у меня в руках.
– Молодчиночка! Вот, ты уже можешь называть себя хирургом. Первая самостоятельная операция. Сколько ты их сделала на трупах?
– Двадцать четыре, но это все-таки совсем другое дело.
– Конечно!
– Мариночка, я сейчас вызову дежурную машину, пусть она отвезет вас домой. Если поступит больной, где я сама не справлюсь, вызову Ксению Павловну или профессора.
– Да, пожалуй, так будет лучше, – ответила задумчиво Марина.
Дежурство спокойное. Поступил больной с завода с оторванными пальцами. Валя обработала рану. Совсем поздно приняли больного с сотрясением мозга, он был в сознании. Уже в первом часу ночи сбросила туфли, как была в халате, легла на спину и тут же заснула.
Проснулась от того, что кто-то теребил ее за плечо.
– Да проснитесь же вы, наконец, – говорил женский голос, – в отделении воры! – Валя села.
– А почему темно?
– Перерезали провода, наверное, во всем корпусе нет света, телефоны не работают, – тревожно шептала дежурный врач терапевтического отделения. – Они были у нас, теперь поднялись к вам.
– И что же вы хотите от меня? – спросила Валя. – Чтоб я пошла в темноте их искать? Поднимать шум не могу, у меня тяжелые больные после операций. Пока они сюда не придут, я отсюда не выйду. – Валя пересела с кровати на стул, поджала ноги. Холодно. Ее знобило. На столе лежали два пирожка с повидлом, которые дали на ужин. Она их оставила сыну. Сейчас машинально нащупала и съела. Дверь ординаторской тихонечко
– Кто это? – спросила Валя вполголоса.
– Это я, Татьяна, – отвечала операционная санитарка, – думала, вы еще не знаете, что у нас в отделении воры орудуют, приползла позвонить по телефону.
– Не работает телефон, – шепотом сказала Валя. Татьяна сидела на полу.
– Тогда я поползла в гинекологию.
– Сиди тут! Выйдешь в сад, а там кто-нибудь наверняка подстраховывает их «на стреме», – вспомнила Валя, как это называется. – Еще прихлопнут тебя.
– Нет, я буду осторожной.
– Татьяна, сиди здесь!
– Не могу сидеть здесь, надо сообщить в милицию! – она выползла на четвереньках, как большая белая кошка, осторожно прикрыв дверь.
Тихо, кажется, слышны удары сердца.
– Почему во время войны растет уголовщина? – шептала терапевт.
– Может быть, заниматься ею некогда…
Валя подошла к окну. Ночь темная, зубчатой массой темнел сад, далеко, сквозь черное кружево деревьев, горели окна гинекологического отделения. Казалось, прошла целая вечность, пока внизу загудела машина, захлопали дверцы, послышались голоса.
– Вот здесь подождите, – говорила Татьяна, открывая дверь ординаторской. – Я сейчас принесу лампу из операционной.
Потом впереди шел милиционер с лампой в поднятой руке, позади него Валя, Татьяна и врач из терапии. Темными страшными провалами казались открытые двери палат. Тихо. В коридоре, положив на руки голову, за столом крепко спала сестра.
– Спит, стерва, – выругалась Татьяна.
– Вот и хорошо, что спит, а то бы ее стукнули, – сказала Валя, подошла, тихонько потрогала ее за плечо. Та вскочила, поправила косынку, оправдывалась:
– Я не спала, только голову положила на руки, Валентина Михайловна.
– Ладно, ладно, хорошо.
Дверь в комнату старшей сестры взломана. Несгораемый шкаф вскрыт. Здесь хранились документы, ценные вещи больных, карточки, наркотики. Шкаф пуст.
– Воры проникли через дверь, выходящую в сад, – строил свою версию милиционер, – там же вывернули пробки, телефонные провода перерезали.
– А я еще подумала, почему дверь в сад открыта? – удивилась Татьяна. – Но, видно, они уже ушли. Вот бы я нарвалась – от страха померла!
После дежурства врачи не отдыхали, сразу включались в рабочий день.
Домой Валя шла медленно, устало. Темнело. Прозрачным ломтиком мандарина на сиреневом восходе уже плыла луна, а лучи заходящего солнца еще освещали верхушки деревьев, подрумянивали трубы завода. Жарко. Душно. Второй месяц ни одного дождя. Прошлой ночью затянуло небо, но к утру тучи куда-то ушли.
Напротив хлебного магазина Валя запнулась за что-то мягкое. Под ногой лежал бумажник. Она почему-то испугалась, не раскрывая его, вошла в магазин. Хлеба не было. Пустые полки, пустой зал.