Сетевые публикации
Шрифт:
Стали повторять те же речи и читать те же книги, что и в начале двадцатого века. Так западный мир еще раз вошел в глобальное кризисное состояние, предшествовавшее Первой мировой воне. Сегодня это состояние усугублено отсутствием социалистической программы, подъемом и взлетом Востока, абсолютным моральным ничтожеством современных политиков.
На этом благостном фоне принято объявлять социалистическую революцию варварством. Так оно и есть, если иметь в виду то, куда ведет нас цивилизация.
С праздником!
Новые
Либеральные умы уповали, что однажды Россия станет как прочие страны, ворвется в прогресс. Вековая мечта сбылась: Россия вошла в общеевропейский дом.
Общеевропейский теремок при этом развалился, совсем как в сказке: едва медведь полез жить вместе с зайчиком и лисичкой, как стены домика рухнули.
На развалинах общеевропейского дома заговорили о поисках нового стиля: стало ясно, что конструкция была ветхая — вот бы заново теремок отгрохать.
Некогда генсек-механизатор щеголял словечками «новое мышление», а недавний президент даже создал инновационный городок. Страсть к актуальности — вечная тема в России: подтяжки, пудра, модные словечки. Но вдруг до всех дошло, что та современность, современными которой пытались стать наши современники — уже давно замшелое старье.
Концептуализм, постмодернизм, Деррида, соцарт, инсталляция — это позавчерашний день. То есть, собачкой можно лаять, но это уже не актуально. Постмодернизм был востребован для разрушения тоталитаризма — но рушить уже нечего: все давно разрушено, стоим среди развалин. Сталина ругать приятно, но тиран помер шестьдесят лет назад.
Хорошо бы теперь построить что-нибудь.
Во все века у всех народов считалось, что новое слово приходит яростно и шумно — поскольку новое рождается от недовольства старым. Так возникли движения — «Буря и натиск», «Рассерженные молодые люди», «Новые Дикие».
Новое велит старому потесниться, наступает на ноги; новое предъявляет счет.
Но сегодня затевают новое дело с установкой: не сказать лишнего, не обидеть оппонента. Вежливо не иметь обидных убеждений, хотя высказаться приятно.
Происходит это так.
Ласковый педераст, застенчивый вегетарианец и климактерический либерал организуют вежливый кружок и намерены взорвать общественную жизнь. Выходит вперед оратор-заика и тихим голосом сообщает, как он провел выходные на даче.
Проходит сонная конференция Полит. ру: «Появление нового в современном обществе». Знакомые, немного просветленные лица; ораторы, не просыпаясь, говорят о том, что главное — создать новый язык. Зачем язык? Куда этот язык засунуть? Собрание заканчивается, новаторы идут кушать и спать.
Схожая тягомотина везде.
Старые пердуны и молодые вялые юноши отвечают на вызов времени.
Мухи дохнут от свободного слова.
Досадное неудобство момента состоит в том,
Вот это и надо объявить вчерашним днем; требуется дать хорошего пинка всем этим инсталляциям с бантиками. Надо глотнуть водки для храбрости и сказать, что музеи современного искусство — унылое дерьмо, вроде архитектуры семидесятых годов. Надо набрать в грудь воздуху и стать на секунду смелыми — как того и требует нонконформизм.
Но грубить либеральному унылому оппоненту — невежливо.
Поэтому продолжают грубить покойному тоталитаризму, разрывают могилы, соколом налетают на пепелища.
Не думайте, что «новые вялые» — это лишь российское направление в искусстве — это везде сегодня так.
Одухотворенные полусонные лица, светлые пустые глаза. Эти люди собираются стать новаторами, но боятся испортить отношения с пенсионным фондом.
Одинокая старость менеджера (18.11.2012)
Свобода, как нас научили ее понимать, — ведет к вымиранию западного мира.
Такая свобода не лучше чем несвобода, а гораздо хуже.
На востоке это поняли давно, но сегодня стало понятно везде.
Свободу и прогресс истолковали как менеджмент; последние семьдесят лет Европа по сути была менеджером в мире: ничего не делала, суетилась — но выглядела прелестно.
Ни религии, ни философии, ни искусства, ни семьи, ни революции, ни промышленности Европа уже не производила, — хотя беспрестанно напоминала о том, что эти продукты в принципе существуют, а Европа их полномочно представляет.
То есть, искусство как бы имелось, называлось «концептуализм» и «второй авангард». И семья как бы существовала, в виде гражданских и однополых браков и партнерских отношений. И революция в разжиженном виде присутствовала — в виде протестных демонстраций против войны в Ираке и налогов.
Но все это было не самой продукцией, а образцами, которые менеджер по продажам достает из чемоданчика. Желаете искусство? Вот, извольте, концепт, он напоминает о том, что некогда было рисование.
Европейская философия постмодерна — есть ни что иное, как посредничество между бытовой моралью обывателя и категориальной философией.
Императивного бытия нет, но договорились считать, что безответственная жизнь и есть философия.
Искусство концептуализма — это простая договоренность считать каляку-маляку произведением, на том основании, что каляка-маляка напоминает о существовании настоящего искусства.