Сети (Первая книга стихов) (издание 1923 года)

Кузмин Михаил Алексеевич

Когда утром выхожу из дома…

Когда утром выхожу из дома, я думаю, глядя на солнце: «Как оно на тебя похоже, когда ты купаешься в речке или смотришь на дальние огороды!» И когда смотрю я в полдень жаркий на то же жгучее солнце, я думаю про тебя, моя радость: «Как оно на тебя похоже, когда ты едешь по улице людной!» И при взгляде на нежные закаты ты же мне на память приходишь, когда, побледнев от ласк, ты засыпаешь и закрываешь потемневшие веки.

Не напрасно мы читали богословов…

Не напрасно мы читали богословов и у риторов учились недаром, мы знаем значенье каждого слова и все можем толковать седмиобразно. Могу найти четыре добродетели в твоем теле и семь грехов, конечно; и охотно возьму себе блаженства; но из всех слов одно неизменно: когда

смотрю в твои серые очи и говорю: «Люблю» — всякий ритор поймет только «люблю» — и ничего больше.

Если б я был древним полководцем…

Если б я был древним полководцем, покорил бы я Ефиопию и персов, свергнул бы я фараона, построил бы себе пирамиду выше Хеопса, и стал бы славнее всех живущих в Египте! Если б я был ловким вором, обокрал бы я гробницу Менкаура, продал бы камни александрийским евреям, накупил бы земель и мельниц, и стал бы богаче всех живущих в Египте. Если б я был вторым Антиноем, утопившимся в священном Ниле — я бы всех сводил с ума красотою, при жизни мне были б воздвигнуты храмы, и стал бы сильнее всех живущих в Египте. Если б я был мудрецом великим, прожил бы я все свои деньги, отказался бы от мест и занятий, сторожил бы чужие огороды и стал бы свободней всех живущих в Египте. Если б я был твоим рабом последним, сидел бы я в подземельи и видел бы раз в год или два года золотой узор твоих сандалий, когда ты случайно мимо темниц проходишь, и стал бы счастливей всех живущих в Египте.

III

Она

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было…

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре любили, но все имели разные «потому что»: одна любила, потому что так отец с матерью ей велели, другая любила, потому что богат был ее любовник, третья любила, потому что он был знаменитый художник, а я любила, потому что полюбила. Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре желали, но у всех были разные желанья: одна желала воспитывать детей и варить кашу, другая желала надевать каждый день новые платья, третья желала, чтоб все о ней говорили, а я желала любить и быть любимой. Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре разлюбили, но все имели разные причины: одна разлюбила, потому что муж ее умер, другая разлюбила, потому что друг ее разорился, третья разлюбила, потому что художник ее бросил, а я разлюбила, потому что разлюбила. Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, а может быть, нас было не четыре, а пять?

Весною листья меняет тополь…

Весною листья меняет тополь, весной возвращается Адонис из царства мертвых… ты же весной куда уезжаешь, моя радость? Весною все поедут кататься по морю иль по садам в предместьях на быстрых конях… а мне с кем кататься в легкой лодке? Весной все наденут нарядные платья, пойдут попарно в луга с цветами сбирать фиалки… а мне что ж, дома сидеть прикажешь?

Сегодня праздник…

Сегодня праздник: все кусты в цвету, поспела смородина, и лотос плавает в пруду как улей! Хочешь, побежим в перегонку, по дорожке, обсаженной желтыми розами, к озеру, где плавают золотые рыбки? Хочешь, пойдем в беседку, нам дадут сладких напитков, пирожков и орехов, мальчик будет махать опахалом, а мы будем смотреть на далекие огороды с кукурузой? Хочешь, я спою греческую песню под арфу, только уговор: «Не засыпать и по окончании похвалить певца и музыканта»? Хочешь, я станцую «осу» одна на зеленой лужайке для тебя одного? Хочешь, я угощу тебя смородиной, не беря руками, а ты возьмешь губами из губ красные ягоды и вместе поцелуи? Хочешь, хочешь, будем считать звезды и кто спутается — будет наказан? Сегодня праздник, весь сад в цвету, приди, мой ненаглядный, и праздник сделай праздником и для меня!

Разве неправда…

Разве неправда, что жемчужина в уксусе тает, что вербена освежает воздух, что нежно голубей воркованье? Разве неправда, что я — первая в Александрии по роскоши дорогих уборов, по ценности

белых коней и серебряной сбруи, по длине черных кос хитросплетенных? что никто не умеет подвести глаза меня искусней и каждый палец напитать отдельным ароматом? Разве неправда, что с тех пор, как я тебя увидала, ничего я больше не вижу, ничего я больше не слышу, ничего я больше не желаю, как видеть твои глаза, серые под густыми бровями, и слышать твой голос? Разве неправда, что я сама дала тебе айву, откусивши, посылала опытных наперсниц, платила твои долги до того, что продала именье, и все уборы отдала за любовные напитки? и разве неправда, что все это было напрасно? Но пусть правда, что жемчужина в уксусе тает, что вербена освежает воздух, что нежно голубей воркованье, будет правдой, будет правдой и то, что ты меня полюбишь!

Их было четверо в этот месяц…

Подражание П. Луису

Их было четверо в этот месяц, но лишь один был тот, кого я любила. Первый совсем для меня разорился, посылал каждый час новые подарки и продал последнюю мельницу, чтоб купить мне запястья, которые звякали, когда я плясала, — закололся, но он не был тот, кого я любила. Второй написал в мою честь тридцать элегий, известных даже до Рима, где говорилось, что мои щеки — как утренние зори, а косы — как полог ночи, но он не был тот, кого я любила. Третий, ах, третий был так прекрасен, что родная сестра его удушилась косою из страха в него влюбиться; он стоял день и ночь у моего порога, умоляя, чтоб я сказала: «Приди», — но я молчала, потому что он не был тот, кого я любила. Ты же не был богат, не говорил про зори и ночи, не был красив, и когда на празднике Адониса я бросила тебе гвоздику, посмотрел равнодушно своими светлыми глазами, но ты был тот, кого я любила.

Не знаю, как это случилось…

Не знаю, как это случилось: моя мать ушла на базар; я вымела дом и села за ткацкий станок, Не у порога (клянусь!), не у порога я села, а под высоким окном. Я ткала и пела; что еще? ничего. Не знаю, как это случилось: моя мать ушла на базар. Не знаю, как это случилось: окно было высоко. Наверно, подкатил он камень, или влез на дерево, или встал на скамью. Он сказал: «Я думал, это малиновка, а это — Пенелопа. Отчего ты дома? здравствуй!» — Это ты как птица лазаешь по застрехам, а не пишешь своих любезных свитков в суде. — «Мы вчера катались по Нилу у меня болит голова». — Мало она болит, что не отучила тебя от ночных гулянок. — Не знаю, как это случилось: окно было высоко. Не знаю, как это случилось: я думала, ему не достать. «А что у меня во рту, видишь? " — Чему быть у тебя во рту? крепкие зубы да болтливый язык, глупости в голове. «Роза у меня во рту — посмотри». — Какая там роза! «Хочешь, я тебе ее дам, только достань сама». Я поднялась на цыпочки, я поднялась на скамейку, я поднялась на крепкий станок, я достала алую розу, а он, негодный, сказал: «Ртом, ртом, изо рта только ртом, не руками, чур, не руками!» Может быть, губы мои и коснулись его, я не знаю. Не знаю, как это случилось: я думала, ему не достать. Не знаю, как это случилось: я ткала и пела; не у порога (клянусь), не у порога сидела, окно было высоко: кому достать? мать, вернувшись, сказала: «Что это, Зоя, вместо нарцисса ты выткала розу? что у тебя в голове?» Не знаю, как это случилось.

IV

Мудрость

Я спрашивал мудрецов вселенной…

Я спрашивал мудрецов вселенной: «Зачем солнце греет? зачем ветер дует? зачем люди родятся?» Отвечали мудрецы вселенной: — Солнце греет затем, чтоб созревал хлеб для пищи и чтобы люди от заразы мерли. Ветер дует затем, чтоб приводить корабли к пристани дальней и чтоб песком засыпать караваны. — Люди родятся затем, чтоб расстаться с милою жизнью и чтоб от них родились другие для смерти. «Почему ж боги так все создали?» — Потому же, почему в тебя вложили желанье задавать праздные вопросы.