Севастопольская страда (Часть 1)
Шрифт:
Память вытолкнула три таких удачных хода в той игре со смертью, какую он вел: в письме Меншикова, которое курьер привез ему уже после ухода Нахимова, сообщалось, что прибыла 12-я дивизия генерала Липранди, - это был самый удачный ход; затем еще - что Тотлебен и другой очень способный военный инженер Ползиков, по его представлению, произведены в полковники, с чем их и можно поздравить; кроме того, удалось вспомнить вчера о массивных золотых отцовских часах, которые у него были, вспомнить затем, чтобы отправить их жене в Николаев.
Как ни странно было ему
Об этих часах он думал, что передаст их капитан-лейтенанту Христофорову вместе с письмом жене и скажет: "Боюсь, чтобы здесь их как-нибудь не разбить, а они - вещь все-таки ценная для меня, потому что достались мне от отца... Пусть и от меня перейдут к моему старшему сыну..."
Лошади, сначала скакавшие бодро, стали пятиться, взвиваться на дыбы и бросаться в стороны, когда невдалеке уже был четвертый бастион, действительно попавший под перекрестный огонь. То и дело падали кругом то английские, то французские снаряды, а две полевые батареи, "подпиравшие" четвертый бастион, посылали свои снаряды одна в сторону французов, другая - в сторону англичан. Было от чего артачиться лошадям.
Четвертым бастионом командовал Новосильский, произведенный в вице-адмиралы за Синопский бой. Он был первым в этот день, испуганно встретившим не бомбардировку англо-французов, а очень любимого им Корнилова на своем бастионе.
– Зачем вы в этот ад, Владимир Алексеевич?
– сказал он, крепко (он был человек сильного сложения) пожимая тонкую руку Корнилова.
– Как - зачем?.. Чтобы знать, что мы делаем...
Оглянувшись кругом, Корнилов добавил:
– И что делают с нами!
На бастионе были уже подбитые орудия, разбитые в щепки лафеты, валялись убитые и тяжело раненные...
– Почему не выносят убитых и раненых?
– удивился Корнилов такой нераспорядительности боевого адмирала.
– Нет людей для этого, - ответил Новосильский.
– Несем большие потери от перекрестного огня... Артиллерийская прислуга вся на счету... Требуется частая замена людей у орудий...
– Нужно будет из арестантов, не прикованных к тачкам, спешно составить команды санитаров, - решил Корнилов и подошел к ближайшему комендору-матросу посмотреть его прицел.
Новосильский наблюдал его с большой за него тревогой, а он держался совершенно неторопливо, точно у себя в кабинете. От первого комендора перешел ко второму, к третьему, прошел не спеша через весь бастион, дошел до батареи и "грибка" на бульваре (который получил впоследствии название "Исторический бульвар") и оттуда так же спокойно повернул назад и снова вышел к правому фасу бастиона.
Провожая его, Новосильский сказал ему:
– Владимир Алексеевич! Не примите за совет, - это моя, и знаю, что не моя только просьба: поберегите себя, поезжайте прямо домой!
–
– Арестантов же для уборки раненых и убитых я пришлю.
Но он поехал не в город, а на пятый бастион, где рядом с Нахимовым стоял на бруствере, чтобы лучше разглядеть в трубу, как падают снаряды в укрепления противника.
Нахимов был доволен, что кровь в его небольшой ране над виском запеклась, что не нужно вытирать щеку платком и что Корнилов ничего не заметил.
Это была приманчивая для неприятельских артиллеристов цель. Кроме двух адмиралов, тут стояли по обязанности и три адъютанта Корнилова, и флаг-офицер Нахимова, и командир бастиона Ильинский.
Ядра свистели пронзительно кругом, делая свое страшное дело; землею и кровью убитых обдавало адмиралов и их свиту, но они заняты были наблюдением такой же точно картины в стане противника и не двигались с места. Это было, может быть, только щегольство личной храбростью и могло бы продолжаться так долго, как позволила бы плохая наводка неприятельских комендоров, но Нахимов, наконец, как бы очнулся и, взяв за локоть Корнилова, решительно свел его вниз под прикрытие.
– Ваше превосходительство!
– обратился к Корнилову Ильинский.
– Ваша жизнь слишком дорога для Севастополя... Простите, но я вас очень прошу оставить бастион!
Нахимов смотрел на Ильинского поощрительно и кивал в знак согласия головою. Корнилов же, не отвечая, наклонился над орудием, проверяя прицелку.
– Ваше превосходительство, - продолжал, заходя с другой стороны, Ильинский, - беру на себя смелость доложить, что своим присутствием на бастионе вы показываете недоверие ко всем нам - к офицерам, к матросам, к солдатам...
– Все вы выполняете свой долг прекрасно, - отозвался, наконец, Корнилов, - но у меня тоже есть долг: всех вас видеть!
И он пробыл на бастионе еще с четверть часа и увидел не только спокойную, бесстрашную работу молодцов-матросов, солдат и офицеров, причем на место убитого или раненого у орудия сейчас же, без команды, становился другой, и каждый разбитый лафет заменялся новым с тою же быстротою, какая требовалась на судах во время учения: он увидел еще и матросских жен толпу баб в скромных платочках на головах и с кувшинами в руках.
Кувшины были то глиняные, то жестяные, и у каждой, кроме них, были еще и узелки с тарелками и мисками - домашняя снедь. Их не пускали на бастион, они толпились сзади, эти бесстрашные бабы, около оборонительных казарм и бараков, кое-где уже полуразваленных бомбами.
Корнилов испугался за них, - снаряды падали неистово часто.
– Кто вы такие? Куда? Зачем?
– Водички вот, водички холодненькой своим принесли... Душу промочить... Душа-то горит небось али нет?
Бабы даже показывали Корнилову на свои загорелые шеи, не надеясь, что в таком несусветном шуме и громе расслышит он их, хотя и голосистых, и не считая необходимым держать руки по швам при разговоре с таким высоким начальством.