Севастопольская страда (Часть 1)
Шрифт:
Он отозвался, понизив голос:
– Ваша светлость! Если вы думаете, что теперь можно остановить войска и наступать, то примите сами командование над армией и делайте, что можете сделать...
Он махнул рукою, прощаясь с князем, оглянулся на артиллерию и направил лошадь к киленбалочной плотине.
Меншиков невольно посмотрел на Панаева, точно своего адъютанта призывал в свидетели того, что позволил себе сделать этот горчаковец.
Но в пяти шагах от него был и другой его адъютант, лейтенант Стеценко, а впереди над явно разбитым и растрепанным, в беспорядке,
– Рассыпать их!.. Кто их ведет так, какой дурак!
– обернулся к Стеценко Меншиков.
– Командующего полком ко мне!
Едва Стеценко успел ринуться к этому полку, как полковник Исаков, третий его адъютант, доложил обеспокоенно, что великие князья едут как раз на линию обороны, где рвется уже не картечь, а снаряд за снарядом из огромных осадных орудий. Кстати, и сын светлейшего, уже слегка контуженный в голову, едет тоже с ними.
– Скачи к ним, голубчик, скачи, как же можно! Ах, боже мой, целая орда ординарцев с ними, и все олухи! Поверни их, куда надо!
– заторопился и сморщился, еле сидя на седле от волнения, Меншиков.
Все рухнуло как-то сразу, а еще утром казалось ему, что все обдумано им, предусмотрено и сколочено хорошо, и Тотлебен укрепится на правом фланге позиций интервентов так же, как укрепился Липранди у них в тылу, и тогда можно было бы написать царю, что успешно приводится в исполнение его план войны: выжимать союзников постепенно и действовать только наверняка. Что могло быть приятнее для царя? Сам сидит в Гатчине, но незримо и непогрешимо руководит войной, как гениальнейший из русских стратегов!.. И вот ничего не вышло из этого плана.
Все рушилось... Рухнуло и падает вниз... Обвал людей в серых шинелях - людей, лошадей, пушек... Наверху еще идет стрельба, это, конечно, отстреливаются полки, поставленные в прикрытие артиллерии, но надолго ли их хватит? Устоят ли, пока все русские пушки продерутся через узкое ущелье? Штуцерные пули звенят уже над головой и почти каждая там, ниже, находит свою жертву... Вот уже два больших снаряда, явно из осадных орудий, один за другим взорвались почти около утром наведенного моста...
Исполнительный лейтенант Стеценко возник около с каким-то пехотным штабс-капитаном, неумело сидящим на лошади, замухрышкой.
– Вы что?
– воззрился на козыряющего истово штабс-капитана светлейший.
– Честь имею явиться, командующий Томским полком, штабс-капитан Сапрунов, ваша светлость!
– неожиданно отчетливо продекламировал замухрышка, в то время как лошадь его фыркала и трясла головой.
– А-а, это тот самый полк, - кучей стоит, - вспомнил Меншиков. Рассыпать его сейчас же!
– Рассыпать, ваша светлость? Куда прикажете рассыпать?
– ничего не понял штабс-капитан Сапрунов.
– Рассыпьте, чтобы меньше нес потерь, - досадливо поморщился Меншиков.
– Если рассыпать, ваша светлость, то как же его собрать потом? удивился Сапрунов.
– Ведь люди приучены так стоять - в колоннах.
– Старше вас неужели нет никого в полку?
–
– Никак нет, я остался старший в чине, остальные все перебиты.
– Кто же командует ротами, если вы - полком?
– В пяти ротах совсем нет ни офицеров, ни юнкеров, ваша светлость. Прикажете унтер-офицеров поставить в ротные?
Сделать унтеров ротными командирами - это не укладывалось в сознании Меншикова, но он слабо махнул рукой в сторону штабс-капитана, чтобы ехал к полку, и сказал, отвернувшись:
– Поставьте...
Но вот неожиданно увидел он шагов за двести от себя кого-то очень знакомого верхом.
– Это не Тотлебен ли, посмотрите!
– крикнул он Стеценко, указывая рукой.
– Полковник Тотлебен, так точно, - тут же ответил Стеценко, привыкший уже к сухопутному строю службы и ответов начальству.
Тотлебен, - видно было, - деятельно устанавливал на киленбалочной площадке разрозненные полки пехоты; там даже старательно равнялись по жалонерам с красными флажками на штыках.
– Ведь вот же делает человек именно то самое, что и надо! обрадованно обратился к Стеценко Меншиков, мгновенно забыв, что только что сам приказал замухрышке штабс-капитану рассыпать заботливо собранный им полк.
Помахав хлыстиком перед правым глазом коня, затрусил он к Тотлебену.
Этот флегматичный с виду инженер-полковник, которого месяца два назад до того недоброжелательно встретил светлейший, что хотел даже отправить обратно в Кишинев к Горчакову 2-му, своей неутомимой деловитостью нравился ему все больше и больше. К тому же он был, когда не при деле, достаточно остроумен и весел, что тоже ценил Меншиков в людях. Теперь же, среди общей разбросанности, растерянности, разбитости, казалось так, только он один и мог как-нибудь наладить все и привести хоть сколько-нибудь в порядок.
– Ну, вот это хорошо, голубчик, что хоть вы здесь, очень хорошо, говорил он, по-стариковски горбясь на седле, Тотлебену.
– А Данненберг сбежал! От него не ждите приказаний: сбежал!.. Нет-с, он у меня здесь больше не будет, нет-с! Я не хочу его терпеть около себя и одного дня-с! удивляя Тотлебена, кричал он, яростно выкатывая глаза из дряблых зеленовато-желтых мешков.
Между тем совершенно некогда было слушать вышедшего из себя главнокомандующего, - нужно было действовать: дорога была буквально каждая секунда.
Кусты наверху на кручах уже зацвели красными цветами зуавьих фесок; батареи легких орудий поспешно ставились по отрогам, чтобы обстреливать отступающих; владимирцы, поставленные Данненбергом на Казачьей горе прикрывать отход орудий, потеряли уже раненным в руку своего командира полка, барона Дельвига, племянника поэта, и пятились под напором алжирских стрелков Боске. Штуцерные пули пели все чаще; валились, вскрикивая, люди.
Построив в ротные колонны толпы солдат, Тотлебен рассыпал одну роту в цепь отстреливаться от зуавов, другую роту послал помогать спускать на руках орудия; отправил лейтенанта Скарятина к контр-адмиралу Истомину, чтобы прислал матросов на помощь артиллеристам...