Севастопольская страда (Часть 1)
Шрифт:
Корнилов благодарно склонил голову, поглядев на него признательно, и обратился к другому контр-адмиралу Истомину:
– А вы, Владимир Иванович?
– Можете ли вы сомневаться в моем ответе?!
– как будто даже несколько укоризненно проговорил, положив руку на грудь, Истомин, лысоватый спереди, с очень внимательным всегда к словам начальства лицом первого ученика. Черноморский флот - это, - простите мне такое сравнение, - сторожевой пес всего юга России, а кто же держит сторожевого пса запертым в сундуке? Раз приходят во двор хозяина воры, сторожевой пес должен хватать их за горло!
– И Истомин даже сделал рукою такой
Двое Вукотичей - Вукотич 1-й и Вукотич 2-й, - оба смуглые пожилые люди, братья, контр-адмиралы, сербы по отцу, один за другим также высказались за то, что надобно вывести флот из бухты и вступить в бой.
С лица Корнилова при выступлениях контр-адмиралов все заметнее слетала обеспокоенность. Зажженные изнутри глаза продолжали гореть, может быть, даже и еще ярче, но оживали впалые щеки, выше поднималась голова, крепче становились узкие плечи...
Но вот на дальнем конце стола, как раз против него, поднялась мешкотная, неуклюжая фигура капитана 1-го ранга Зорина.
– Ваше превосходительство, надеюсь, позволите и мне сказать несколько слов?
– обратился он к Корнилову.
– Пожалуйста, Аполлинарий Александрович, пожалуйста! Больше голов больше умов, - ободрил его Корнилов.
– Я, господа, буду краток.
– Зорин обвел многих как будто несколько мутноватыми глазами.
– Времени у нас в обрез, каждого из нас ждет дело, а враг наступает. Длинных речей говорить некогда.
Он оперся пальцами о стол, подался вперед и, глядя не на Корнилова, а по сторонам, больше на капитанов, чем на адмиралов, начал негромко, однако уверенно:
– Прошу прежде всего, господа, не обвинять меня в трусости, я никогда не был трусом, я - человек дела. Предложение о том, чтобы выступить флоту и сразиться, и я бы принял очень охотно, если бы видел от него хоть какую-нибудь пользу защите Севастополя. Но - должен честно сказать - не вижу! На победу надеяться нельзя, это сказано, - на что ж можно надеяться?
– на большой урон, какой мы принесем врагу, хотя в то же время и сами погибнем. Пчела, когда жалит нас на пчельнике, думает, конечно, тоже, что причинит нам огромный вред, но у нас - поболит и перестанет, а пчела неминуемо погибнет... Представим, что мы истребим даже ровно столько судов противника, сколько их есть у нас: сцепимся, например, на абордаж и вместе взорвемся. Геройский подвиг, что и говорить! Но противник потеряет при этом, скажем, третью часть своего флота, а мы весь! У него останется до-ста-точно, господа, чтобы стать тогда полным хозяином положения, а у нас погибнут вместе с судами вся судовая артиллерия, во-первых, которая пошла бы на бастионы, десять, скажем, тысяч отличных артиллеристов матросов и офицеров, - во-вторых, которые могли бы сейчас же стать при своих же батареях на бастионах. Вот вам и защитники Севастополя, опытные, умелые артиллеристы. С потерей Москвы, господа, не погибла Россия, авось и с потерей судов не пропадет Севастополь.
– Как с потерей судов?
– Корнилов вздернул голову.
– Я говорю, ваше превосходительство, о тех нескольких судах, которые придется затопить в фарватере Большого рейда, чтобы неприятельский флот не прорвался в бухту... Несколько старых судов, семь-восемь. Геройство, конечно, хорошая вещь, но здесь, в данном случае, оно совершенно не у места... Нам теперь просто не до геройства, господа! Дело идет ведь о ничуть не романтической, а самой обыкновенной защите Севастополя
И капитан Зорин так же мешкотно уселся на свое место, как и поднялся.
– Это ваш собственный план?
– подозрительно поглядев на него, резко спросил Корнилов.
– Да, разумеется, это мой личный взгляд на положение наше, проговорил уже не так уверенно Зорин, заметив, что какое-то неловкое молчание наступило в кают-компании после его слов.
– Надеюсь, что этот ваш план, - сделал ударение на слове "ваш" Корнилов, - не будет никем разделен.
Он сказал это сухо, как будто даже презрительно, но вдруг услышал:
– В словах капитана Зорина много правды, если только не все они правда!
Это сказал вице-адмирал Новосильский, самый молодой из вице-адмиралов.
А капитан 1-го ранга Кислинский заявил еще определеннее:
– Я вполне согласен с капитаном Зориным.
Этого никак не ожидал Корнилов. Это было уже похоже на открытый бунт младших в чине против высшего начальства.
Однако неудержимо заговорили именно эти младшие в чине:
– Единственный выход из положения - затопить суда в фарватере!
– И всем идти на бастионы!
– Как будто бастионы под обстрелами противника не то же самое, что и суда в море!
– Геройство остается геройством и на бастионах, и подвиги подвигами!
– И если даже такого случая не было в истории, то пусть будет первый случай в Севастополе!
Корнилов увидел вдруг по этим возгласам, таким откровенным, что его предложение не принято большинством военного совета. Он поглядел на Нахимова, ища у него поддержки, но Нахимов усиленно сосал свою трубку, заволакивая себя дымом, как из мортиры, и был безмолвен.
– Хорошо, господа, - сказал Корнилов громко, вставая с места. Больше мы обсуждать этот вопрос не будем. Должен все-таки сказать вам: готовьтесь к выходу в море! Будет дан сигнал, что кому делать. На этом кончим.
Все встали из-за стола, переглядываясь и пожимая плечами. Корнилов сам отворил дверь кают-компании и увидел, что к нему по коридору направлялся лейтенант Стеценко.
– Как? Вы уже здесь?
– удивился Корнилов.
– Я от его светлости, ваше превосходительство.
– А-а! Где же в данный момент его светлость?
– Вероятно, уже переехал на Южную сторону.
– Вот как! А где же армия? На Инкермане?
– Приказано все средства перевозки как флота, так и порта предоставить на переброску армии северной на Южную сторону, ваше превосходительство. С этим приказанием я и послан его светлостью.
– Значит, армия вся возвращается в Севастополь и становится на его защиту? Я очень рад!.. А союзники? Где же их армия?
– Неизвестно. По-видимому, еще не тронулась с места.