Севастопольская страда (Часть 2)
Шрифт:
– Да, да, так я тебе и дал свою дивизию на убой!
– пренебрежительно сказал Урусов.
– Нет, брат, пока все до одного орудия в укреплениях не будут сбиты, я свою дивизию на штурм не поведу, как ты хочешь!
Хрулев принял это за дружескую шутку. Он даже расхохотался весело.
– Ну, еще бы, чудак ты, приказал я штурмовать раньше времени!.. Итак, значит, четвертого утром...
– Кто тебе сказал, что четвертого утром?
– изумился Урусов. Четвертого моя дивизия только-только подтянется!
– Это вполне серьезно ты?
– Совершенно серьезно, и ты сам это увидишь своими
Хрулев потемнел, забарабанил пальцами, вскочил, прошелся раза три по комнате, наконец сказал:
– Один день в подобных операциях промедлить - это значит иногда совсем погубить все дело! Ну, что же делать... Тогда, значит, пятого утром... Придется изменить число в диспозиции...
– Пятого тоже будет нельзя, - спокойно сказал Урусов.
– Нет, уж если и не пятого, то уж тогда никакого, и черт его побери, этот штурм!
– закричал Хрулев.
– А у тебя уж и для моей дивизии диспозиция готова? полюбопытствовал свысока Урусов.
– А как же иначе?
– удивился Хрулев и сам вытащил из шкафа толстую тетрадь.
– Вот она, смотри!
Урусов, не отнимая стакана от губ, искоса заглянул в первый лист тетради и отвел ее рукой.
– Так нельзя, братец, я не приму твою диспозицию в таком виде, сказал он теперь уже явно недовольно.
– То есть что именно нельзя? В каком <таком> виде?
– опешил Хрулев.
– Как же так в каком? Ты везде пишешь мне в форме приказа: <Начальнику восьмой дивизии приказываю...>
– Вот тебе на! А как же иначе?
– еще более изумился Хрулев.
– <Предлагаю>– вот как иначе, - невозмутимо ответил Урусов.
– Ты, кажется, упустил из виду, что ты пока еще не командир корпуса... и даже не начальник дивизии, как я!
– Ну, пустяки, пустяки!
– заулыбался Хрулев.
– Я вижу, голубчик, что ты шутишь, только сразу как-то невдомек было...
– Нисколько не шучу, братец... Прикажи-ка переписать всю эту свою диспозицию!
Хрулев понял, наконец, что его приятель по Дунайской кампании действительно не шутит.
– Но ведь ты приказом главнокомандующего вливаешься в мой отряд и становишься под мою команду!
– уже не совсем уверенно произнес он, думая про себя, не отменил ли этого Меншиков и не стало ли это каким-нибудь образом известно Урусову прежде, чем ему.
– Хорошо, вливаюсь, но, во-первых, у тебя нет никакого отряда, насколько я знаю, - невозмутимо по-прежнему отпарировал это замечание Урусов, - потому что отряд этот барона Врангеля, а не твой; во-вторых, я, кроме того, что начальник дивизии, еще и генерал свиты его величества, показал он большим пальцем на свой погон.
– Ну, ладно, ладно, не будем о чепухе спорить! <Приказываю> или <предлагаю>– не все ли равно? Не один ли это черт?
– примирительно заговорил Хрулев.
– Вот именно, совсем не один черт, и я не буду читать твоей диспозиции, если...
– Не читай, - я тебе сам прочитаю и все объясню!
– схватил тетрадь Хрулев.
– Не буду и слушать... Вели переписать, чтоб было везде <предлагаю>...
Хрулев воззрился на него в полнейшем недоумении: он видал его и раньше глупо упрямым, но таким не ожидал его видеть в ответственный момент. Сжимая себя самого, как тугую пружину, изо всех сил, чтобы не вспылить,
– Э-э, переписать! Тут на целую ночь хватит работы моему обер-квартирмейстеру! Что ты выдумал!.. Ведь писали все это чины моего штаба под мою диктовку, - я писарям ничего тут не доверял, чтобы не перепутали и не дали огласки...
– Мне, брат, нет до этого дела, кто писал и кто будет переписывать... А вот прикажи переписать, и все, - уперся на своем Урусов.
Тогда Хрулев бросил тетрадь и выскочил из дома на свежий воздух, чтобы унять бунтовавшую кровь.
Когда же через четверть часа вошел он снова в столовую, где оставил Урусова, он увидел его посреди комнаты в кругу своих штабных. Куря трубку, упрямец теперь весело рассказывал им что-то, первый начиная иногда смеяться коротким начальственным смехом, поощряющим на такой же ответный и даже несколько подлиннее и пораскатистей смех своих слушателей, начиная с капитана Цитовича, державшего свернутую в трубку злополучную тетрадь диспозиции.
Хрулев стоял у двери молча и хмурясь. Он, конечно, имел возможность за четверть часа, проведенных наедине, придумать немало доводов к обузданию этого <свиты его величества> генерала кавказского облика, но, прислушавшись к его смеху, решил все-таки выждать, чтобы не портить с ним отношений.
Между тем Урусов, заметив его и при плохом освещении, шагнул к нему сам, вполне дружелюбно говоря:
– Ну, вот, я тут без тебя решил так, чтобы переписали только один первый листок тетради, где обращение ко мне, а то действительно ведь и без того задал ты работы своему штабу! Потрудился на пользу службы, что и говорить!
– А самую-то диспозицию ты просмотрел?
– сдавленно спросил Хрулев, глядя исподлобья и не совсем еще доверчиво.
– Ну, где же там!.. Пробежал кое-что вполглаза...
– Хорошо. Садись в таком случае к столу, я тебе прочитаю все сам, отходчиво обратился к нему Хрулев, как поэт, нашедший ценителя своего творения.
Урусов изобразил и лицом и всем своим стройным ловким телом выражение обреченной на заклание жертвы, даже вздохнул как мог глубоко; но все-таки сел, а Хрулев, с увлечением читая и разъясняя ему несколько лаконичный текст диспозиции, выпил между делом стакан остывшего чаю, на четверть добавленного коньяком, но совершенно этого не заметил.
V
Хотя 8-я дивизия и собралась вся к ночи с 3-го на 4 февраля, но Хрулев скрепя сердце оставил в силе новое приказание вести отряд на штурм 5-го числа утром; пришлось согласиться с Урусовым, что прибывшим издалека полкам надо же хоть осмотреться днем, куда именно придется им идти в бой.
К утру 4-го все части, предназначенные к атаке, - и пехота, и драгуны, и батареи, и казаки, и греки-волонтеры, - стеклись к деревне Хаджи-Тархан.
Отслужили, как было принято, молебен... Еще раз проверил Хрулев, знают ли командиры частей свои места в штурмовых колоннах. Проезжая перед рядами солдат на своем парадно вычищенном, сияющем белом коне, придал он себе вид лихой и веселый. Поздравлял с предстоящим геройским делом, и солдаты <покорнейше благодарили>. Сыпал шутками, запас которых был у него значителен, и солдаты разрешенно смеялись.