Север и Юг. Крэнфорд
Шрифт:
Последовала долгая пауза. Миссис Хейл почувствовала, что это обещание не было полным, и все же для нее этого было достаточно. Оно имело оговорку, которую она не поняла. Но она чувствовала слабость, головокружение и усталость. Миссис Торнтон продумывала все возможные случаи, в которых она обещала действовать. Она испытывала жестокое удовольствие при мысли, что расскажет Маргарет нелестную правду под предлогом выполнения своего долга. Миссис Хейл начала говорить:
– Я благодарю вас. Я молю Господа благословить вас. Я никогда больше не увижу вас в этом мире. Но в своих последних словах я благодарю вас за ваше обещание проявить доброту к моей девочке.
– Не доброту! — резко сказала миссис Торнтон.
Но, произнеся эти слова, она облегчила свою совесть и не сожалела,
В то время как миссис Торнтон разговаривала с миссис Хейл, Маргарет и Диксон совещались, как им сохранить приезд Фредерика в полной тайне от всех посторонних. Письмо от него ожидалось со дня на день, и он, несомненно, отправится за ним следом. Марту необходимо отослать отдохнуть. Диксон должна охранять входную дверь, впуская только нескольких посетителей, что всегда приходили в кабинет мистера Хейла — болезнь миссис Хейл была для этого уважительной причиной. Если в помощь Диксон на кухне потребуется Мэри Хиггинс, она будет как можно реже слышать и видеть Фредерика. В крайнем случае, для нее он будет зваться мистер Дикинсон. К счастью, Мэри нелюбопытна и недогадлива.
Они решили, что Марте следует сегодня же поехать навестить мать. Маргарет посчитала, что не стоит делать этого накануне, иначе показалось бы странным, что они отпустили служанку, когда больной хозяйке требуется так много заботы.
Бедная Маргарет! Весь день ей пришлось исполнять роль преданной дочери и делиться силами с отцом, чтобы он не впал в отчаяние. Когда после каждого приступа боли у миссис Хейл наступало кратковременное облегчение, он убеждал себя, что это - начало окончательного выздоровления. И поэтому, когда начинался новый приступ — с каждым разом все тяжелее — мистер Хейл страдал, переживая глубокое разочарование. Днем он сидел в гостиной, не в состоянии выносить одиночество в кабинете или занять себя чем-то. Он положил голову на руки, скрещенные на столе, и Маргарет было больно видеть его таким, и, так как он не разговаривал, ей не хотелось утешать его. Марту отослали. Диксон сидела с миссис Хейл, пока та не заснула. В доме было тихо; опустилась темнота; никто не позаботился зажечь свечи. Маргарет сидела у окна, выходящего на улицу, где горели фонари, но не видела ничего, только слышала тяжелые вздохи отца. Ей не хотелось спускаться за свечой, чтобы не нарушить безмолвную сдержанность своего присутствия - не думая о ней, отец мог бы дать волю более сильным чувствам. И все же она собиралась пойти и присмотреть за огнем в кухне, когда услышала приглушенный звонок в дверь. Настойчивая трель, казалось, заполнила весь дом, хотя сам звук был не слишком громким. Она вскочила, прошла мимо отца, который даже не пошевелился от приглушенного, надоедливого звука, вернулась и нежно поцеловала его. И, тем не менее, он не шелохнулся, не обратил внимания на ее нежное объятие. Она медленно спустилась вниз, подошла в темноте к двери. Диксон накинула бы цепочку на дверь, прежде чем открыть, но Маргарет забыла об осторожности, занятая своими мыслями. Высокий мужчина стоял перед ней - она видела лишь темный силуэт на фоне освещенной улицы. Мужчина повернулся, чтобы уйти, но при звуке открывающейся защелки быстро обернулся.
– Здесь живет мистер Хейл? — спросил он чистым, сильным голосом.
Маргарет вздрогнула всем телом. Сначала она не ответила. Через мгновение она выдохнула:
– Фредерик! — и протянула руки, чтобы схватить его за руку и втянуть в дом.
– О, Маргарет! — сказал он, удерживая ее за плечи, после того, как они расцеловались, как будто даже в темноте он мог видеть ее лицо и прочитать по нему ответ на свой вопрос быстрее, чем могли его дать слова.
– Мама! Она жива?
– Да, она жива, дорогой, дорогой брат! Она очень больна, но жива! Она жива!
– Слава Богу! — сказал он.
– Папа совершенно подавлен этим горем.
– Вы ждали меня, правда?
– Нет, мы не получали письма.
– Значит, я опередил его. Но мама знает, что я еду?
– О! Мы все знали, что ты приедешь. Но подожди немного! Иди сюда. Дай мне твою руку. Что это? О, это
Маргарет на ощупь нашла свечку и спички. Внезапно, когда слабый свет осветил их, она ощутила робость. Она заметила, что цвет лица ее брата был необычно темным, и поймала внимательный взгляд пары удивительно красивых голубых глаз, что внезапно заблестели, когда Фредерик понял, что сестра тоже украдкой изучает его. Но хотя брат и сестра взглядами выразили взаимную симпатию друг к другу, они не обменялись ни словом. Маргарет была уверена, что полюбит брата, как товарища, так же сильно, как уже любит его как близкого родственника. На сердце у нее было замечательно легко, когда она поднялась наверх. Печаль стала меньше, и она была не такой тяжелой из-за присутствия рядом того, кто точно также переживал горе, как и она сама. Даже подавленность отца не могла ослабить ее радость. Он по-прежнему сидел, беспомощно облокотившись на стол. Но у нее было заклинание, которое поднимет его. И она воспользовалась им, возможно, слишком настойчиво, так как тоже нуждалась в утешении.
– Папа, — сказала она, нежно обнимая его за шею. Подняв его усталую голову с легким принуждением и обняв ее руками, она смогла взглянуть ему в глаза, наполняя его собственной силой и уверенностью. — Папа! Угадай, кто здесь!
Он посмотрел на нее, и она увидела в их туманной печали легкий проблеск догадки, которую он отклонил как нелепую выдумку.
Он отвернулся и опять спрятал лицо в руках, лежавших на столе, как и раньше. Она услышала его шепот и наклонилась, чтобы послушать.
– Я не знаю. Не говори мне, что это Фредерик… не Фредерик. Я не вынесу этого — я слишком слаб. А его мать умирает!
Он начал плакать и причитать, как ребенок. Его слова так отличались от того, на что надеялась Маргарет и что ожидала услышать, что она отвернулась разочарованная и помолчала минуту. Затем она снова заговорила — совсем другим тоном — не так ликующе, но более ласково и деликатно.
– Папа, это Фредерик! Подумай о маме, как она обрадуется! И как мы должны радоваться ради нее! И ради него тоже, ради нашего бедного мальчика!
Мистер Хейл не изменил позы, но казалось, что он пытается осознать случившееся.
– Где он? — спросил он наконец, по-прежнему пряча лицо.
– В твоем кабинете, совершенно один. Я зажгла свечу и поднялась сказать тебе. Он совершенно один и недоумевает, почему…
– Я пойду к нему, — прервал ее отец.
Он поднялся и оперся на ее руку, как слепой на поводыря.
Маргарет подвела его к двери кабинета, но она была так взволнована, что почувствовала, что не сможет вынести их встречи. Она повернулась и побежала наверх, горько плача. Впервые за несколько дней она позволила себе подобное облегчение. Теперь она почувствовала, каким огромным было напряжение. Но Фредерик приехал! Он — любимый брат — был здесь, в безопасности, снова с ними! Она едва могла поверить в это. Маргарет перестала плакать и открыла дверь своей спальни. Она не слышала звука голосов и испугалась, что это ей приснилось. Она спустилась вниз и прислушалась у двери кабинета. Да, они действительно были там, этого было достаточно. Она пошла на кухню и помешала угли в камине, зажгла свечи и приготовила еду, чтобы скиталец подкрепил свои силы. Как удачно, что мама спит! Она поняла, что это так, по свету свечи, который пробивался через замочную скважину двери ее спальни. Путешественнику необходимо отдохнуть и прийти в себя, и первое волнение от встречи с отцом должно улечься, прежде чем матери станет известно о необычном событии.
Когда все было готово, Маргарет открыла дверь кабинета и вошла как служанка с полным подносом, держа его на вытянутых руках. Она гордилась тем, что прислуживает Фредерику. Но он, когда увидел ее, неожиданно встал и забрал у нее ее ношу. Брат и сестра вместе накрывали на стол, мало говоря, но соприкасаясь руками. Их взгляды разговаривали на привычном языке родства и симпатии. Огонь в камине погас, и Маргарет сама решила разжечь его — вечерами становилось прохладно — стараясь не шуметь, чтобы не разбудить миссис Хейл.