Север и Юг
Шрифт:
– Ну, мама, — спросил мистер Торнтон тем же вечером, — кто принял твои приглашения на двадцать первое?
– Фанни, где записки? Сликсоны приняли, Коллингбруксы приняли, Стивенсы приняли, Брауны отказались. Хейлы — придут отец и дочь — мать слишком больна, Макферсоны придут, и мистер Хорсфолл, и мистер Янг. Я подумала — может пригласить Портеров, если Брауны не могут прийти?
– Очень хорошо. Ты знаешь, я действительно боюсь, что миссис Хейл не совсем здорова, судя по тому, что сказал доктор Дональдсон.
– Странно, что они приняли приглашение, если она очень больна, — сказала Фанни.
– Я не сказал, очень больна, — ответил ее брат довольно резко. — Я только сказал, не совсем здорова. Они могут даже не знать
– Очень возможно, что они знают о том, что ты сказал вчера, Джон. В самом деле, быть представленными таким людям, как Стивенсы и Коллингбруксы, — большое преимущество для них, я имею в виду мистера Хейла.
– Я уверен, они об этом не думали. Нет! Только не они.
– Джон!
– сказала Фанни с нервным смешком. — Как мы можем верить тебе, когда ты говоришь, что понимаешь этих Хейлов, если ты никогда не позволишь, чтобы мы что-то о них узнали. Они и в самом деле так отличаются от большинства людей, с которыми мы знакомы?
Она не хотела рассердить его, но если бы намеревалась сделать это, то не могла бы придумать ничего лучше. Он сердился молча, не удостаивая ее ответа.
– Они не кажутся мне необыкновенными, — сказала миссис Торнтон.
– Он, вероятно — вполне достойный человек, хотя и не понимает в торговле, возможно, из-за того, что сначала был священником, а теперь — учителем. Она — настоящая леди, хоть и больна, а что касается девушки, она - единственная, кто озадачивает меня, хоть у меня и нет времени думать о ней. Кажется, что она держится слишком высокомерно, и я не могу понять, почему. Может она считает, что слишком хороша для нас. А еще они небогаты, и никогда не были, судя по тому, что я слышала.
– И она необразованна, мама. Она не умеет играть.
– Продолжай, Фанни. Что еще она должна уметь, чтобы подходить под твой стандарт?
– Нет, Джон! — сказала его мать, - Фанни не имела в виду ничего плохого. Я сама слышала, как мисс Хейл сказала, что не умеет играть. Если бы ты не заставлял нас, мы, возможно, полюбили бы ее и увидели ее достоинства.
– Я уверена, что никогда не полюблю ее!
– пробормотала Фанни, чувствуя поддержку матери.
Мистер Торнтон услышал ее слова, но не захотел отвечать. Он прошелся туда-сюда по гостиной, ожидая, когда мать прикажет зажечь свечи, тогда он сможет заняться работой, читать или писать, и таким образом поставить точку в разговоре. Он никогда не вмешивался в любые, даже незначительные домашние дела, за всем, как и в прежние времена, следила миссис Торнтон.
– Мама, - сказал он, остановившись, - я бы хотел, чтобы ты полюбила мисс Хейл.
– Почему?
– спросила она, пугаясь его серьезного, но все же мягкого тона.
– Ты же не думаешь жениться на ней — на девушке без гроша?
– Она никогда не полюбит меня, — сказал он, коротко усмехнувшись.
– Я не думаю, что она полюбит тебя, — ответила его мать.
– Она рассмеялась мне в лицо, когда я поблагодарила ее за добрые слова мистера Белла, которые она передала мне. Мне понравилась ее искренность, и это уверило меня в том, что у нее нет намерений в отношении тебя. В следующую минуту она рассердила меня, предположив… Ну, не беспокойся! Ты прав, когда говоришь, что она слишком хорошего мнения о себе, чтобы думать о тебе. Нахальная девчонка! Хотела бы я знать, где она найдет кого-нибудь лучше!
Если эти слова ранили ее сына, то полумрак помог ему скрыть эмоции. Он подошел к матери, и, легко коснувшись рукой ее плеча, произнес:
– Ну, я нисколько не сомневаюсь что ты права во всем. И так как у меня нет намерения просить ее стать моей женой, то поверь, что я вполне равнодушен, говоря о ней. Я предполагаю, что у этой девушки есть недостатки — возможно, ей не хватает материнской заботы, — и я только хочу, чтобы ты была готова стать ей другом, в случае, если он ей понадобится. И, Фанни, — сказал он твердо, — я верю, что у тебя достаточно деликатности, чтобы понять, что, оскорбляя
– Я не могу забыть ее гордость, — сказала миссис Торнтон. — Я буду ее другом, если нужно, по твоей просьбе, Джон. Я была бы другом самой Иезавели, [13] если бы ты попросил меня. Но эта девушка, которая воротит свой нос от нас всех, которая воротит свой нос от тебя…
– Нет, мама. Мне еще не доводилось стать объектом ее презрения.
– Презрения! — миссис Торнтон выразительно фыркнула. — Перестань говорить о мисс Хейл, Джон, если мне придется быть доброй к ней. Когда я разговариваю с ней, я не знаю, люблю я ее или нет, но когда я думаю о ней или слышу, как ты говоришь о ней, я ненавижу ее. Я представляю, как она важничала перед тобой, как будто ты сам рассказал мне об этом.
13
Иезавель - жена израильского царя Ахава, отличавшаяся распутством и склонностью к язычеству.
– А если у нее… — начал он, затем помолчал мгновение и продолжил: - Я не мальчик, чтобы бояться гордого взгляда женщины или проявлять интерес к той, кто не уважает меня и мои взгляды. Я могу лишь посмеяться над этим!
– Конечно! И над ней тоже, с ее прекрасными идеями и высокомерными манерами!
– Мне только интересно, почему вы так много говорите о ней, — сказала Фанни. — Я уже устала от этой темы.
– Ну что ж! — сказал ее брат, скрывая огорчение. — Поговорим о чем-нибудь приятном. Что там слышно насчет забастовки?
– Рабочие действительно оставили станки? — спросила миссис Торнтон, проявляя живой интерес.
– Люди Хэмпера бастуют. Мои доработают эту неделю, так как боятся штрафа за разрыв контракта, который я подписал с каждым из них.
– Издержки окажутся больше, чем стоят сами рабочие — куча неблагодарных ничтожеств! — ответила его мать.
– Несомненно. Но я покажу им, как я держу свое слово и как, я полагаю, они должны держать свое. К тому времени они будут знать мое решение. Люди Сликсона ушли, вполне уверенные, что он не станет их штрафовать. Мы — на грани забастовки, мама.
– Я надеюсь, что в работе не так много заказов.
– Само собой. И они это знают. Но они не все понимают, хотя думают, что понимают.
– Что ты имеешь в виду, Джон?
Принесли свечи, Фанни занялась своей бесконечной вышивкой, над которой она зевала, время от времени откидываясь на спинку стула и глядя в пустоту.
– Ну, — продолжил он, — американцы поставляют свою пряжу на мировой рынок, так что у нас только один шанс — выпускать ее по более низким ценам. Если мы этого не сделаем, мы можем сразу закрываться, — и рабочие и хозяева окажутся на улице. И все же, эти глупцы требуют, чтобы мы вернулись к ценам трехлетней давности — некоторые из их лидеров ссылаются теперь на цены Дикинсона — хотя они, так же, как и мы, знают, что если учесть все придуманные Дикинсоном штрафы, то их жалованье станет меньше, чем наше. Честное слово, мама, я бы хотел, чтобы старые законы против рабочих союзов были в силе. Ужасно думать, что наши глупцы — невежественные упрямцы — объединяются для того, чтобы управлять богатством тех, кто отдает делу всю мудрость, знания и опыт, кто ночей не спит ради общего блага. Они полагают — нам следует пойти подобострастно и кротко просить руководителя союза ткачей быть таким добрым и предоставить нам работников по их же собственной цене. У них не хватает здравого смысла понять, что если мы не получим достаточно прибыли, чтобы компенсировать нам наши убытки здесь, в Англии, тогда нам придется перебираться в какую-то другую страну. И что из-за внутренней и иностранной конкуренции никто из нас, похоже, не заработает сейчас достаточно прибыли. Мы можем быть благодарны, если получим ее через несколько лет.