Северка
Шрифт:
Развернул пачку, откуда ни возьмись, появилась стайка синичек.
Птичек пятнадцать. Пятеро запросто расселись по моим пальцам, остальные ждут очереди на ближайших кустах. Две – три синички тыкают клюв в маргарин, улетают, а на их место садятся другие. Одна деловито вытирает клюв о мое запястье. Стою с протянутой правой рукой и осторожно, чтобы не вспугнуть их, верчу головой в разные стороны, надеясь увидеть кого-нибудь и поделиться счастьем. Вскоре стайка так же неожиданно улетела. Походил, походил среди кустов, надеясь вновь найти их. Встречались по две, три синички, но они не были так смелы.
Поджелудочная
У меня нет плохих воспоминаний об армии, но Угрешская улица – это что-то особое. Горвоенкомат на Угрешской стоит далеко от остального мира, вокруг на километры пыльные заборы, каких-то старых предприятий без признаков жизни. Транспорт по улице почти не ходит.
Из общественного транспорта только трамвай, он останавливается у военкомата. Людей нет, на остановке и у часового на входе толпится кучка родителей и друзей. Из военкомата нельзя просто выйти, нужно письменное разрешение.
В военкомате призывников распределили по командам. Помыли в подозрительном душе, в полумраке. Быстрее, быстрее, идет другая партия. В столовой стоит рвотный запах, на столах миски с пойлом, ржаной хлеб по два куска каждому. На второе резиновая перловка с куском рыбы. Вилок и ножей нет, только алюминиевые ложки.
Большинство призывников не едят. Запах рвоты, как потом оказалось, свойственен любой армейской столовой. Он присутствовал потом и в части и в дивизионе. Это пахнут бачки и тарелки из белого металла. А возникает он от плохо отмытого наслоения томатной пасты с жиром, может быть и еще чего-то.
Ночевали несколько команд в спортзале, на полу. На следующий день команды заполнили купейные вагоны пустого пассажирского поезда, который ждал нас за зданием горвоенкомата. Увели странно трясущегося призывника. Сказали – наркоман.
Поехали на север. Вопросы 'куда едем' к сержанту и офицеру, остаются без ответа. Поезд идет без остановок. Проехали Александров
– написано на вокзале. Мальчика из нашего купе сняли с аппендицитом.
Ярославль. За окном стемнело, крупные города больше не попадаются. В вагоне жарко натоплено, все окна закупорены, душно. Новобранцы сидят по своим купе и болтают. В туалет можно только по одному, курить в тамбур – по двое. Сопровождающие сержант и офицер строго смотрят за этим. Чтобы покурить приходится за час занимать очередь. С рассветом за окном появился лес, лес и опять лес. Потом зона с вышками и автоматчиками, ряды колючей проволоки, опять лес и опять зона.
Наконец поезд остановился. В учебку идем пешком несколько километров. Город, не город. Дома, корпуса, машины, солдаты, гражданских не видно. Удивительно, но здесь теплее, чем в Москве.
Конец ноября, а здесь лужи. Проходящие мимо одинокие красноармейцы весело кричат нам: 'Вешайтесь!'.
Нам выдали форму – шапки, шинели, сапоги, повседневные полушерстяные кители с брюками и нижнее фланелевое и хлопчатобумажное белье. И парадные кителя.
– А нет ли у Вас такого же, но с пелра… перламутровыми пуговицами?
– К
– Будем искать.
Гражданские вещи можно бесплатно отправить домой, но этим воспользовались единицы. Большинство приехали в одежде, которую не жалко выбросить. Перед баней ее сбрасывают в одну кучу у пня, на котором ее рубит топориком старослужащий. После бани в казарме мы пришиваем погоны, шевроны, подворотнички. Все эти атрибуты, а также лычки и звездочки пришиваются в точно указанное место. Все вымерено миллиметрами. Погоны черные с буквами 'СА' – Советская Армия, шевроны с перекрестьем из пушек – артиллерия. Кто все пришил – стригут друг друга механическими машинками. Некоторые новобранцы делают модельные стрижки – под Ленина или оставляют ирокез на макушке. Вдруг сержанты заорали – построение на обед. Мы побросали все, как попало, построились и пошли в столовую. По улице шли в шапках, а в столовой их сняли. Почти все лысые, но некоторые новобранцы мелькают с клоками волос где-нибудь сбоку или с ирокезом.
Столы в столовой рассчитаны на десять человек, по пять с каждой стороны. Стульев нет – лавки. Бросаться к столам нельзя, иначе последует команда 'отставить'. Слушаем рев комвзвода: 'Головные уборы снять! Сесть! Раздатчик пищи встать! К раздаче приступить!
Делай раз! Делай два!'… ну, и так далее. Раздатчик пищи черпаком наливает суп в передаваемые тарелки. В это же время разбирают хлеб – по два черного и два белого куска на брата. Второе блюдо уже стоит на столе. В двух отдельных мисках закуска – квашеная капуста или свекла с белыми кольцами репчатого лука. На десерт – чай с четырьмя кусками быстрорастворимого сахара. Есть нужно, не зевая, через пятнадцать минут завтрак или ужин заканчивается, обед заканчивается через двадцать минут. 'Окончить прием пищи! Взвод, встать! Выходи строиться!'. Никто не будет ждать неуспевшего доесть. У выхода из столовой стоят столы с деревянными лотками с нарезанным хлебом, преимущественно черным. Выходя, можно взять кусок или пару в карман.
Много черного не съешь, четыре куска и изжога до конца дня обеспечена.
Первые месяца полтора новобранцы проводят в учебке. Утром подъем, бег три километра. Метров через восемьсот я перехожу на шаг, дышать трудно, как Дездемоне. Подтягиваюсь два раза. Подъем-переворотом делаю только на другой бок в кровати.
После зарядки, заправки кроватей и туалета – построение в казарме.
Сержант проверяет внешний вид: чистоту подворотничка, чистоту сапог, не скошен ли каблук. В бытовой комнате есть приспособление для набивания каблука. Каблук снашивается месяца за три, четыре. А новая пара сапог выдается раз в девять месяцев. Сержант проверяет наличие двух иголок с черной и белой ниткой в пилотке (или шапке), блеск пряжки ремня.
Потом завтрак и утренняя поверка на плацу.
Днем: муштра на плаце, писанина в классе о роли партии или хозяйственные работы.
Непривычно маршировать в тяжелых сапогах. Чеканим шаг всем взводом и по одному. И всегда что-то не так и двадцать раз повторяем.
Иногда нас везут на погрузочно-разгрузочные работы, перетаскиваем мешки с мукой из железнодорожного склада в вагоны. Кисти такие слабые, что плохо держат, после десятка мешков. Или везут на уборку мусора в полевой учебный центр – пустое здание в лесу.