Северная Аврора
Шрифт:
– Хороший народ, – повторял Зенькович, – очень хороший, крепкий народ.
Видно было, что он старается представить себе будущее, намечает план сопротивления, подсчитывает силы, на которые можно будет опереться в тяжелой подпольной борьбе.
У домика с двумя окошками и несколькими вытянувшимися вдоль фасада чахлыми подсолнухами Потылихин остановил кучера.
На крылечке показался хозяин.
– Кто там? – тревожным голосом спросил он.
– Это я с военкомом, – ответил ему Потылихин. – Ты один?
– Нет, у меня ребята с завода и еще доктор Маринкин.
– Вот и хорошо. Мы, Греков, к тебе как раз по этому поводу.
Этого пожилого рабочего из судоремонтных мастерских, коренного соломбальца, лично знали некоторые местные большевики. С Базыкиным и Потылихиным, кроме того, его связывала даже старая дружба. В партию он был принят буквально за день до всех этих страшных событий, так что ни большинству рабочих, ни тем более инженерному составу из царских офицеров не было известно о его партийной принадлежности.
Зенькович надеялся воспользоваться этим обстоятельством, то есть возможностью даже при интервентах через Грекова, степенного и уважаемого человека, осуществлять всякого рода связи с подпольем, которое ему еще надо было организовать.
Потылихин и военком зашли в сени вслед за хозяином. В темноте завозились и закудахтали куры.
В кухне сидели на лавке двое рабочих. Третий гость, доктор Маринкин, заслоняя широкой спиной маленькое окошечко, сидел на табурете.
– А ты зачем здесь? – спросил его Зенькович.
Доктор Маринкин выпрямился и, разгладив пальцами пышные усы, спокойно проговорил:
– Зачем я, товарищ комиссар?… Завтра сочту своим долгом явиться в рабочий отряд. Как же иначе?
Зенькович кивнул головой, как бы подтверждая, что другого ответа он от Маринкина и не ожидал. Затем военком взглянул на двух молодых рабочих, сидевших на лавке. Один из них, узкоплечий, с решительными и горячими глазами, заговорил первым:
– Лучше умереть, товарищ Зенькович, но не сдаваться…
– Надо не умирать, а побеждать! – остановил его военком. – Умереть легко, победить трудней. Твоя жизнь нужна родине…
4
В одном из двухэтажных особняков старинного архангельского квартала, в бывшей Немецкой слободе, собрался штаб готовящегося контрреволюционного восстания. Окна особняка были затянуты плотными шторами. Внизу, на первом этаже, толпились молодые люди, в которых, несмотря на их разношерстную одежду, нетрудно было узнать бывших офицеров царской армии. Они держались с гвардейским шиком, кстати и некстати вставляя в разговор французские слова. Многие из этих людей были завербованы в Петроград тайной контрреволюционной организацией и прибыли сюда на деньги, выданные из американского и английского посольств. Одним из главных вербовщиков был русский капитан Чаплин, несколько месяцев назад превратившийся в англичанина Томпсона. Чаплин проживал по английскому паспорту и работал в английском посольстве. В Архангельске Чаплин-Томпсон появился весной и по поручению британской контрразведки в течение всего лета тайно собирал контрреволюционные элементы.
Посольства Америки, Англии
…В комнатах было шумно, накурено. Каждого входившего поражал богато убранный стол, накрытый для ужина. Возле массивного дубового буфета на чайном столике кипел блестящий самовар. Около него на расписанном яркими цветами огромном подносе стояли стаканы и тарелка с ломтиками лимона. И никто не мог понять – откуда вдруг в Архангельске появились лимоны. Их прислали со склада английского посольства.
Все говорили свободно, громко, без всякой конспирации. Большинство собравшихся было уверено в успехе затеянного дела.
Особенно горячился молодой, очень странно одетый человек, бывший офицер царской армии Ларский. Он скрывался в Архангельске и под чужой фамилией работал конторщиком на станции Исакогорка. Вместо обычной гимнастерки на Ларском был клетчатый длиннополый пиджак, небрежно повязанный галстук и старые казачьи штаны с лампасами, заправленные в латаные сапоги.
– Прежде всего, господа, надо очистить тюрьму! – кричал он, – Набьем ее большевиками!
– Ты идеалист, Ларский, – отвечал ему высокий, мрачного вида офицер. – Большевиков надо просто стрелять! Или топить в Двине!
В кабинете с оттоманкой, письменным столом и двумя книжными шкафами было тише, чем в других комнатах. У стола, развалясь в кресле, сидел Чаплин, бритый, с седыми висками, в морской английской форме капитана второго ранга. Перед ним стоял начальник Беломорского конного отряда Берс, бывший ротмистр, некогда служивший в «дикой дивизии».
– Правительство уже создано, – говорил Чаплин. – Во главе его станет народный социалист Чайковский. Министрами будут Маслов, Гуковский. Все эсеры. И кадеты есть… – Он стал называть имена. – Все это будет называться Верховным управлением Северной области.
– Георгий Ермолаич, – сказал Берс, – этих недоносков я выгнал бы отсюда!
– Но ты их не выгонишь, – улыбнулся Чаплин. – Ты будешь им подчиняться.
Заметив злобу в глазах кавалериста, он быстро добавил:
– Это же просто ширма… Англичане высадятся завтра днем. Местное правительство создается по инициативе американцев. Им это нужно для формы: они не сами приходят, а их зовут на помощь. Понял?
Чаплин отчеканивал каждую фразу, отделяя одну от другой короткими паузами.