Северная Аврора

Никитин Николай

На крыльцо вышли также Бородин, теперь уже командир стрелкового полка, и Жилин, списанный с флотилии и назначенный сейчас комиссаром в морской отряд.

– Ну как, Жилин, твои морячки? – говорил комиссар на ходу.

– Хорошо! Командиром у нас Дерябин. Помнишь ротного политрука?

– Лихой матрос. Как же не помнить! Сам подписывал назначение.

– А где Гринева? Разве она не приедет на конференцию?

– Нет… В Вятке осталась.

Так разговаривая, они прошли в комнату с двумя окнами. Там вплотную к стене

был придвинут длинный стол с разложенными на нем топографическими картами.

– Чайку, товарищ военком, да закусить с дороги, – предложил комиссару Валерий.

– Давай чаю! – сказал Фролов. – Да погорячей. Замерзли мы.

Бородин уже стоял с Драницыным у стола и докладывал ему о расположении частей, об их готовности к бою. Драницын не теряя времени проверял его доклад по карте и делал какие-то замечания. Фролов, не вмешиваясь в их беседу, пил принесенный ему Валерием чай и разговаривал с окружившими его командирами.

– А у тебя как дела? – обратился он к Валерию.

– Все в порядке, товарищ комиссар, – ответил Валерий.

Валерий командовал сейчас первым батальоном с приданными ему отрядом лыжников и конной разведкой Крайнева.

– Настроение боевое, товарищ комиссар, – продолжал Сергунько. – Командир полка на меня не обижается.

Он помедлил и уже другим, неофициальным тоном добавил:

– Пока сидел в лесу – еще ничего. А вот вы приехали да товарищ Драницын, будто еще кого-то не хватает…

– Андрея?

– Его… Словно брата потерял. Свыкся, что ли? Так жалко парня, сказать не могу. Я его даже во сне вижу, ей-богу!

– Есть сведения, что Латкин жив и находится в плену, – сказал Фролов. – У белых или у англичан… Они считают его комиссаром.

– Откуда это известно?

– От перебежчиков.

– Там, в лагерях, говорят, зверство… – сумрачно заметил Жилин.

– Будем надеяться, что обойдется, – угрюмым голосом сказал комиссар.

– Что с Любкой будет? – Валерий опустил голову. – Говорить ей или нет?

– Где Люба? У тебя? – спросил Фролов.

– В лыжной разведке. Сегодня отправлю в тыл к противнику. Злая стала, как ведьма.

– Придется рассказать. Вот вернется из разведки, ты и расскажи.

Валерий тяжело вздохнул. Мысль о неизбежном разговоре пугала его.

Через полчаса Фролов обходил растянувшийся по селу воинский обоз; он разговаривал с людьми, придирчиво осматривая свое хозяйство. Но вместе с обычными, повседневными заботами в голове у него теснились и другие мысли, вызванные разговорами об Андрее и Любе. Он думал о тех суровых испытаниях, которые выпали на долю почти всем без исключения участникам великой борьбы за свободу – старым и молодым, опытным и еще только начинающим жить.

Над входом в школу висело красное полотнище с надписью «Даешь Шенкурск!»

Войдя в сени, Фролов сразу столкнулся с Крайневым. Разговаривая с окружившими его делегатами, Крайнев горячился, спорил

и, казалось, только ждал сигнала, чтобы немедленно броситься в бой с врагом. Фролов отлично понимал его состояние и перемолвился с ним несколькими дружескими словами.

На конференцию съехалось много коммунистов из других волостей. Они пробрались через линию фронта и хорошо знали, что такое власть интервентов. Фролов вспомнил, что еще осенью членов партии здесь можно было пересчитать по пальцам. «Растет наша сила, – с удовлетворением подумал он. – С каждым днем растет!»

К нему подошел широкоплечий подвижной белозубый мужчина лет сорока, с окладистой бородой. Это был Черепанов, благовещенский коммунист, один из организаторов конференции. Он родился в Шенкурске, жил там, и в селе Благовещенском, под Шенкурском, американцы его арестовали. Но Черепанов сумел убежать. Многие собравшиеся здесь люди приходились ему близкой или дальней родней. Его все знали, да и он знал почти всех.

– На десятки миллионов ограбили интервенты нашу шенкурскую сторонку, – жаловался Фролову Черепанов. – Сколько лесу! Один Кемп, американский экспортер, на два миллиона золотых рублей увез лесных материалов и ни копейки не заплатил.

– Ну, лес чуток в запанях застрял. Морозы рано хватили! – возразил один из делегатов, бледный худощавый старик.

– А кудель? А лен? А кожа? А пушнина? Все подчистую вывезено. Миллионы награблены! Кемп, Барнс… Шильде… Целая банда орудовала.

Конференция проходила в большой комнате, тесно набитой людьми. Президиум расположился за учительским столом, стоявшим возле классной доски. К доске было прислонено красное знамя Шенкурского совета, вывезенное из Шенкурска еще прошлой осенью.

Выступавшие говорили коротко, горячо и просто. Их речи дышали готовностью к борьбе и верой в победу.

Находясь в президиуме, Фролов с интересом вглядывался в лица делегатов.

Внимание его привлекла сидевшая в первом ряду девушка в толстой вязаной кофте. Короткие золотисто-рыжие волосы девушки были гладко зачесаны и собраны на затылке. Она внимательно слушала все выступления, Щеки ее разрумянились, кончики ушей порозовели.

– Кто это? – показывая глазами на девушку, спросил Фролов у своего соседа…

– Местная учительница, – шепотом ответил тот. – Леля… Елена Егорова… дочь одного из шенкурских большевиков… – добавил сосед, наклоняясь к Фролову.

– Мудьюжанина?

– Да…

Фролову уже давно, еще в августе, было известно из разведочных данных армейского штаба об ужасной судьбе Егорова. И хотя Егоров не был ни другом ему, ни знакомым, он не мог оторвать взгляда от хрупкой фигуры девушки, думая одновременно и об отце и о ней.

Фролов знал, что все собравшиеся здесь члены партии после окончания конференции немедленно отправятся на фронт политбойцами, агитаторами и даже рядовыми красноармейцами.