Северная Федра
Шрифт:
– А ты чего же ждала, безудержного потока похвал? – язвительно спросил Горский.
– От тебя? Ни боже мой, – передразнила его Инга.
– Я слишком уважаю тебя, чтобы лицемерить, – он улыбнулся, как Кларк Гейбл в «Унесенных ветром» во время сцены в библиотеке. – А теперь иди, красавица, на свое место, и перестань строить из себя уставший Голливуд и страдать из-за мелодраматических придумок. Работать надо, а не фигней страдать. А впрочем, смотри сама, я тебя не принуждаю.
Инга невозмутимо улыбнулась и подумала, что можно иметь какие угодно оскорбительные мысли, но воспитанные люди не высказывают их вслух. Это происходит, скорее всего, от бессилия или неуверенности. Уверенные в себе мужчины так себя не ведут, особенно
– Ты просто невозможен, – сказала Инга бесцветным голосом и вышла из гримерки.
Домой Инга Берг возвращалась в испорченном настроении. Она жила в местечке, слишком живописном, чтобы грустить, но настроение Инги было хуже некуда.
Ее белый трехэтажный дом с отполированным мраморным цоколем стоял совсем недалеко от кромки воды, на некотором возвышении, и был развернут фасадом к открытому морю и овевался пряными ароматами осени и всеми настойчивыми северными ветрами. А что может быть прекраснее, как не дом у моря?
Дом был на удивление хорош – скромный, без вычурности, с арочными окнами и расстеленной под ними ухоженной лужайкой. Он скромно прятался от любопытных глаз за березами и старыми коричневыми соснами, стоявшими полукругом.
Вдоль всего каменистого побережья раскинулось много красивых домов, как по-настоящему роскошных, так и с претензией на роскошь. Но Инге же больше всего нравился ее белый дом, с белым мраморным камином, множеством гостевых комнат, доведенных до совершенного блеска, с обилием картин, скульптур, закутков с диванами, с двумя лестницами – широкой основной с одной стороны и узенькой винтовой с другой – и баснословно дорогим современным лифтом, которым, правда, никто не пользовался.
Инге доставляло особое удовольствие время от времени бросать взгляд из окон своей спальни на серебристо-зеленую необозримую рябь, разглядывать необустроенный пустынный пляж, ей нравилось наблюдать, как тугой порывистый ветер гнет старые деревья вдоль безлюдного побережья. Побережье всегда оставалось пустым. И даже в самые жаркие дни здесь никто не купался – из-за скользкого каменного дна, колющего ноги. Песчаная полоска была совсем узкой и начиналась где-то далеко, за много метров от пляжа. Здесь не было ни причалов для яхт, ни скамеек, ни зонтиков, ни наблюдательных вышек, словом – ничего, самый настоящий первобытный пляж. Инга умела любоваться ленивым спокойствием своей загородной жизни… но не сегодня.
Замуж Инга выходила уже будучи актрисой, правда, с весьма посредственными ролями. Когда-то она даже имела счастье служить в театре, но крайне недолго, хотя надеялась остаться там на всю жизнь. Не сложилось. Когда ее приняли, она, разумеется, была на седьмом небе, и ей казалось, что теперь судьба ее окончательно определилась и никаких помех для счастья быть не может.
Однако все оказалось не так безоблачно, как нафантазировала себе юная Инга Берг. На тех подмостках уже имелись свои примы и музы, вдохновляющие режиссеров и художественных руководителей, и примы эти быстро указывали новичкам их место. Молодых и близко не подпускали к приличным ролям. Словом, после нескольких весьма прозаичных закулисных сцен, однако очень неприятных для Инги, она покинула театр, унося с собой тоску по несыгранным ролям. И эта тоска еще долго преследовала ее. Поэтому почти каждый вечер, прежде чем лечь в постель, она вставала перед крохотным зеркалом в своей квартирке и зачем-то вслух читала монолог Федры.
Ее артистическая карьера началась скромно, была перенасыщена несправедливостями и еле-еле давала средства к существованию. Хотя трудолюбивая Инга Берг бралась за любой проект – масштабный или мизерный,
Так, в сладких мечтах и менее сладком безденежье, прошло несколько лет. Вокруг ничего не менялось, но некоторым образом переменилась сама Инга. Если юная актриса Инга Берг стремилась к одной-единственной на свете цели – к славе, то на двадцать пятом или двадцать шестом году жизни ее постоянно возбужденное воображение стало рисовать ей нечто совсем иное и не менее ценное – деньги.
Теперь Инге очень хотелось разбогатеть, и причем неважно каким способом. «Можно ведь зарабатывать жалкие крохи тяжким трудом, – рассуждала Инга, – а можно отважиться на рискованный прыжок, и тогда финансовые трудности решатся одним махом». Вот только какой это будет прыжок, и каким именно махом, она долго не могла сообразить, но от своих притязаний на роскошь отказываться не собиралась. Она создана для праздника, а безденежье и трудности – это не ее стихия.
Поэтому замуж она вышла не колеблясь, вышла, можно сказать, от нужды (а не от гипертрофированной алчности, упаси боже), вышла оттого, что ей надоело экономить каждую каплю духов, считать мелочь ради чашки кофе в каком-нибудь затрапезном кафе, надоело ездить на дешевой старой развалюхе, дурно пахнущей и без конца ломающейся.
Инга была бедна, и бедности своей стыдилась. Она ее прятала, скрывала, как непристойную болезнь, и втайне надеялась рано или поздно от нее исцелиться раз и навсегда. Ведь хотелось-то Инге совсем иного, хотелось блистать в обществе, видеть вокруг себя восхищенные взгляды, производить как можно больше шума, хотелось давать пышные званые обеды, – неспешные обеды за огромным овальным или круглым столом карельской березы или мореного дуба, столом, сервированным тончайшим фарфором, старинным серебром и непременно подсвеченным бронзовыми канделябрами. Хоть Инга и не была провинциалкой, но замашки имела самые что ни на есть провинциальные. Она любила дорогие вещи. Маленькая фантазерка мечтала, как после обеда она станет развлекать своих гостей, наигрывая им на белом рояле несложные сентиментальные вещицы.
Она закрывала глаза и буквально все видела: и картины на стенах, и статуэтки на ампирном камине, и дорогую сумочку от Louis Vuitton, до отказа набитую крупными купюрами, стодолларовыми банкнотами и, разумеется, кредитными картами, она видела, как после многочисленных вечеринок будет возвращаться на побережье, в свой роскошный дом с лифтом, как устало закутается в норковый или соболий плед, как будет дремать на заднем сидении дорогого автомобиля, прислонившись головой к кожаной обивке салона, такой приятной и такой уютной.
Хотелось не только подражать известным богатым женщинам, которых Инга разглядывала с плебейским благоговением, но и самой задавать тон. Кто-то сказал, что не в деньгах счастье, ну и на здоровье, Инге Берг деньги нужны вовсе не для счастья. Они ей были нужны для удобства и комфорта, чтобы их тратить, а против этого нечего возразить. О морали и нравственности в этом смысле она старалась не думать, поскольку считала, что такие рассуждения – праздный способ проживания времени, и позволить себе его можно лишь тогда, когда у тебя есть надежный ежегодный доход. И толковать тут не о чем. Поэтому будущего мужа Инга рисовала в своем воображении с некоторым опьянением, возлагала на него самые честолюбивые надежды, видела в нем то крупного бизнесмена, то министра, и очень рассчитывала на его протекцию и финансовые возможности.