Северная Федра
Шрифт:
С годами Ипполит начинал понимать, что мать не принимает его сыновней любви. Изо всех сил он старался не думать о матери, но тем не менее всем своим наивным существом тянулся к ней. Каждый день он скучал по ее лицу и по голосу, по домашнему быту и запахам, по уютным домашним мелочам, которых обыкновенно не замечаешь в повседневной жизни, но стоит их лишиться, как они приобретают особую прелесть, то и дело всплывая в памяти. Какое-то время он сердился и на мать, и на отца, мысленно укорял их за то, что он выдворен из семейного гнезда, что лишен родительской ласки и любви. А после понял, что безусловная материнская любовь, дарованная каждому человеку от рождения до самой смерти, – это всего лишь вымысел благочестивых дамских романов, что в жизни все совсем не так. Сердце мальчика часто щемило
Рос Ипполит грустным мечтателем, пытавшимся полюбить свое одиночество, пытавшимся полюбить свою тюрьму. После развода родителей робкое лицо мальчика, действительно, редко озарялось счастливой улыбкой. Это был скромный и застенчивый мальчик, физически не слишком развитый, с узкой и тонкой костью под ослепительно белой кожей. Как и многие дети в таком возрасте, он нимало не заботился о своей внешности, словно не замечал ее, оттого-то его тонкие щиколотки и запястья всегда сиротливо болтались в непомерно широких и коротких рукавах и штанинах. Вечерами он любил бродить в одиночестве по брусчатке Лейпцига мимо чужих домов, местами огороженных шпалерами и окаймленных живыми изгородями, мимо домов с потрескивающими и искрящимися каминами, у которых собираются и родители, и дети. О собственном доме он как будто уже не скучал. Почти не скучал. Ему нравилось бродить, вдыхать аромат пряного дягиля и разглядывать, как кружат птицы в лучах заходящего солнца, как сохнут на солнце травинки и вьется вечерняя мошкара у водосточных желобов. Мечты его по большей части были сотканы из воздуха и дождя, солнца и облаков, печали туманов и тишины ночи, из сорванных ветром листьев и волшебства рождения утра. Теперь его восприимчивое ухо стало улавливать то, что не способен уловить простой человеческий слух, казалось, он слышит, как перешептываются бабочки на цветах или шелестит трава.
Юный изгнанник рано начал фантазировать о таинственном мире любви, о трогательной любви к бледным непорочным девам или о пылкой страсти к развязным куртизанкам, но при этом оставался одиноким. Ипполит Сотников, впрочем, как и все мужчины, любил не какую-то реальную женщину, существующую в действительности, а некий образ, то и дело возникающий в его мозгу. Удобный выдуманный образ, и, что крайне важно, образ, находящийся всегда в его распоряжении. Изголодавшийся по человеческому теплу, горя желанием приласкаться, с неиспытанным доселе наслаждением он забирался в непроходимые дебри упоительных мечтаний, терпя крушение или покоряя Олимп.
Коротко говоря, девушек он, бесспорно, обожал, но обожал их издали, он ими грезил, но не позволял себе даже легких, ни к чему не обязывающих приключений, которые обычно заменяют молодым людям настоящую любовь. На настоящих же женщин Ипполит смотрел с боязливым сомнением, с опаской и недоверием. Если же сами женщины с ним заговаривали, то он конфузился, приходил в замешательство, и его бледное лицо тут же предательски заливала краска. Очень долго молодой человек не мог преодолеть робость, он прятал ее в вынужденном благонравии и смирении, а потому много времени проводил один. К этому следует добавить, что Ипполит, как и все одинокие дети, был умственно развит куда сильнее своих сверстников.
Откровенностей своих мальчик никому не навязывал, а всю наивную нерастраченную сентиментальность, всю мучительную потребность высказаться, обостренное чувство любви, беспокойно бьющееся сердце, все свои романтические переживания доверял одной верной подруге – скрипке. Когда с простодушным пылом пробуждающегося сознания он брал ее в свои горячие детские руки, от робости не оставалось и следа. Лишь она давала ему возможность сполна выразить свои чувства, лишь она с готовностью откликалась на его юношеские откровения. Вместе с ней он переживал неутоленный голод детской и юношеской любви, и если бы не она, то у него, чего доброго, росло бы ощущение собственной ничтожности, неполноценности, ненужности. Но, к счастью, она всегда была под рукой, и ее близость оказалась
В скрипке он и нашел забвение, в ней он нашел форму для выражения своих чувств и фантазий. Как прекрасны были их диалоги! Смычок делался продолжением его уверенной руки, выводящей звучавшие фразы, меняющиеся с каждым мгновением. С одной стороны, мальчик благоговейно слушал вопросы своей подруги, его приводили в восторг ее откровенные ответы, ее жалобный плач проникал к нему в душу, и он чувствовал полноту бытия и необъятный простор, неожиданно открывшийся ему. Но с другой – он отдавал себе отчет в том, что отгораживается от мира людей, понимал, что им суждено всегда быть только вдвоем – ему и ей. Он уже не стремился к людям, общество людей блекло и тускнело в его глазах и не казалось ему ни заманчивым, ни полезным. Сверстников своих он раздражал замкнутостью, ибо неведомая сила заставляла его искать уединения лишь со скрипкой, лишь она облегчала его одиночество, лишь с ней он был неразлучен.
Зоркие педагоги рано стали замечать в мальчике бесспорный талант. Слушая его музыку, текущую из-под смычка без малейшей заминки, они порой недоумевали, откуда в столь неоперившемся создании такая глубина чувств, такое многообразие сложных оттенков, приходящих к музыканту лишь с возрастом, опытом и виртуозным мастерством. В старших классах Ипполит Сотников проявлял особое усердие к музыке, и уже к пятнадцати годам он стал победителем международного конкурса академических скрипачей в Ганновере. Затем был международный конкурс Антонио Страдивари, конкурс имени королевы Елизаветы, премия Паганини и прочая, и прочая.
Шумные победы на конкурсах сменяли долгие сомнения, по нескольку недель он маялся от тоски, а уверенность в своем таланте порождала странную ответственность и молчаливость. Разговаривал Ипполит вообще мало, считал, что речь человеческая слишком бедна, несовершенна, что она не способна передать те чувства, которые человек испытывает. Совсем другое – музыка, которой только и дан редкий дар выражать любые эмоции, самые неожиданные видения и фантазии, которая может воспроизвести глубочайшее волнение и описать падение в преисподнюю, весеннюю безмолвную ночь и свежесть моря, утреннюю росу и запах влажной листвы после дождя. И только благодаря музыке человек способен обрести духовную силу и независимость. И постепенно Ипполит обрел их. И что же дальше?
В те времена он учился и не думал о том, что будет делать дальше – когда окончит колледж; он не загадывал наперед, как сложится его музыкальная или бытовая жизнь. Сделает ли слава его своим избранником, или вся жизнь будет крутиться на скромной безымянной мельнице? Сможет ли он снискать уважение публики или станет жалким добровольным отшельником? Будут ли женщины к нему благосклонны? Будет ли он победителем или сломает себе шею? Рожден ли он для великих творений, или его удел – прозябать в безвестности и нищете? В те далекие времена он редко задавался подобными вопросами.
Ни отец, ни мать по-прежнему им не интересовались, их даже не радовало то обстоятельство, что робкий, чахлый, неуверенный в себе отпрыск чрезмерно одарен. Они не проявляли интереса к успехам сына, а возможно, считали эти успехи яркой, но временной вспышкой, не стоящей внимания.
Так Ипполит и вырос, стал юношей. Теперь он уже не пренебрегал своей телесностью, как это было прежде, теперь его щиколотки были скрыты, костюмы сидели безупречно, однако он по-прежнему был равнодушен к внешнему лоску. Да и выглядел юноша довольно странно, он так сильно напоминал православного мученика, что вполне бы мог позировать современным иконописцам. С людьми Ипполит сходился все так же трудно, правда, общался со всеми ровно. В душе он чувствовал вокруг глухое недоброжелательство, густо приправленное завистью, но старался не придавать этому значения. Женщин, даже самых наивных и хорошеньких, сторонился, заговорить с ними не решался, видимо потому, что считал их всех предательски жестокими и похожими на мать. Иными словами, молодой человек не хотел играть в игры взрослых людей, игры жесткие и жестокие, игры, где все построено на лжи, на боли и обмане, где женщины приманивают мужчин, а мужчины притягивают женщин, но едва завидят протянутые руки, бессердечно отталкивают друг друга.