Северная симфония
Шрифт:
Так жили они на вершине башни, упиваясь высотой в своем одиноком царстве.
Серебро блеснуло в кудрях у короля. Морщины бороздили лицо матери.
За летом наступала осень. Темные тучи отражались в реке, блиставшей свинцовыми полосами.
Одинокая сосна плыла вдаль опущенной вершиной. Серый туман заволакивал вершины дерев.
Уходили жить под террасу в изразцовую комнату. Изредка прогуливались вдоль террасы.
Королевна выходила в теплом
Он любил топтаться на месте, согреваясь. Его нос становился красным. Оглядывая окрестности, он говаривал королевне: «Скоро выпадет снег».
Пролетали и каркали вороны.
Надвигалось ненастье. Мать сиживала у окна в изразцовой комнате. Не смела выйти на осенний холод – вся седая, вся строгая, вся покорная судьбе.
Отец поговорит о минувшем горе. Голову склонит. Стоит опечаленный.
Тогда прилетал лебедь темный и садился на перила террасы.
Королевна боялась лебедя темного. Звали лебедя лебедем печален.
А потом проливались ливни. Стояла сырость. Приходила северная зима. Блистала по ночам у горизонта полярным сиянием.
Над лесными вершинами пролетал ветер, Ревун, сжимая сердце смутным предчувствием.
Было тепло и уютно в изразцовой комнатке. Была изразцовая комнатка с очагом, тихо пылавшим, с мехами по стенам, с парчовыми и бархатными лавками.
Здесь, прижавшись друг к другу, коротали зиму.
А над головою словно ходили… Раздавались шаги на террасе. Словно отдыхал один из холодных летунов замороженного полюса.
А потом вновь летун срывался, продолжая хаотическую бредню.
В изразцовой комнатке слушали вьюгу и не жаловались. Только в окошке стоял плач, потому что оттуда била тусклая мгла и там мелькали бледные вихри.
Молодая девушка дремала на коленях державной матери. Отец, сняв свою красную одежду и оставшись в белом шелку и в короне, безропотно штопал дыры на красной одежде и обшивал ее золотом.
Раз в год ночь зажигалась огнями: невидимые силы возжигали иллюминацию. Сквозь морозные узоры из окна рвался странный свет. Всюду ложились отсветы и огненные знаки.
Король подходил к королевне в своей заштопанной одежде, обшитой золотом. Трепал по плечу. Говорил, сдерживая улыбку: «Это рождественская ночь…»
Иногда в окнах пропадали морозные узоры. Чистая ночь смотрела в окно.
В глубине ночи – в небесах – горели и теплились иные, далекие миры.
Приникнув к окошку, все втроем любовались небом, вели речь о лучшем мире.
А потом начинались первые весенние приветы.
Так проходил год за годом.
А в далеких северных полях одиноко торчал сонный город, повитый грустью.
Почивший
Тогда мертвец сжал в руке своей жезл и гордо пошел к одинокому дворцу, возвращался обратно, влача за собой пурпур мантии.
Вот уже он всходил по мраморной лестнице, над которой повисло странное облако. Вот он уже входил в тронную залу. На тяжелом троне восседал Мрак, повелитель этой страны.
И старик сел на трон и призвал черного лебедя. И говорил лебедю своим глухим, холодным голосом: «Лети к моему неверному сыну и зови его сюда… Здесь погибают в его отсутствии.
«Скажи ему, что я сам встал из гроба и сел на трон в ожидании его»…
Лебедь вылетел в открытое окно. Взвился над царским садом. Задел наклоненное дерево… И дерево вздрогнуло и, вздрогнув, опять уснуло.
Светало. В готические окна пал красный луч. Со стен равнодушно взирали изображения пасмурных рыцарей.
На троне сидел мертвый владыка, поникший и столетний, заалевший с рассветом.
Весенней ночью король с королевой сидели на вершине башни в зубчатых коронах и красных, заштопанных мантиях.
Королевна стояла у перил, вдыхая весну. Она была красавица севера с синими глазами и с грустной улыбкой, таящей воспоминания.
Король запел свои песни старческим голосом, пытаясь проводить дрожащими пальцами по струнам лютни.
Со струн сорвался только один цветок, да и тот был бледен, как смерть.
И король поник.
На зубцы короны сыпался вечерний блеск. Они горели, будто вспыхнувший венок алых маков.
Запахнувшись в свой пурпур и увенчанный маками, чуял он бесшумный лет птицы из родимых стран.
А в небесах летал черный лебедь и манил за собою короля. Он пел о покинутом народе и звал на далекую родину… От этого зова деревья, колыхаемые, уплывали вдаль сонными вершинами.
Король сидел со стиснутыми губами. Черная тень его распласталась на мраморе террасы. Уже месяц – белый меланхолик – печально зиял в вышине.
И вот он встал. Простирал руки окрестностям. Он прощался. Уходил на родину.
Говорил жене и дочери: «Возлюбленные мои; зовут из туманной дали…
«Мой народ зовет… Мой народ в темноте, в убожестве… Зовет.
«Скоро приду… Скоро увижусь с вами… Приведу народ из туманной дали…
«Не горюйте, о, возлюбленные мои!»
И король стал спускаться в низины по витой, беломраморной лестнице, и королевна простирала ему свои тонкие, белые руки, прощаясь с отцом, но ее удерживала мать; слезы текли из глаз державной матери, застывали в морщинах.
И сам король закрывал морщинистое лицо свое красным рукавом. Он не раз останавливался на витой лестнице.