Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве
Шрифт:
Из поездки верхом Толстой вернулся лишь к десяти. Возможности для вечерней беседы не было, но Ганзен использовал шанс познакомиться с немецким переводом «Крейцеровой сонаты», сделанным по раннему рукописному варианту. Чтение подтвердило его опасения: перевод был плох.
Во вторник утром до завтрака Ганзен переписывал набело послесловие Толстого. В этот день Толстой не стал приглашать кого-либо на традиционную утреннюю прогулку, были вопросы, которые он хотел обдумать в одиночестве. Но, вернувшись, раскаялся: все же жаль, что с ним не было Ганзена. Лесной воздух прекрасен. Ганзен согласился и сообщил, что тоже был на прогулке и доволен, что смог собраться с мыслями.
– Именно, – прокомментировал
Проведя час в кабинете, Толстой вернулся с новой версией послесловия. Он сел рядом с Ганзеном и, склонившись над рукописью, читал, не поднимая взгляда, с естественным выражением, благодаря которому можно было легко сосредоточиться на самом тексте. Закончив, встал, протянул Ганзену листы и вернулся к себе. Вскоре из его кабинета донеслись удары молотка. Сапожник Толстой увлекся работой.
Рукопись пестрела зачеркиваниями и исправлениями. Ганзен договорился с Дунаевым, что тот будет диктовать, а Ганзен записывать. Вскоре Дунаеву пришлось уйти, и за дело взялась Софья Андреевна. Разбирать закорючки супруга не составляло для нее никакого труда. Случалось, она даже самому писателю помогала разобрать собственный почерк. В шестидесятых годах она переписывала «Войну и мир» двадцать раз. Взрослые дети также помогали переписывать тексты набело. Были и злоключения, к примеру, когда один из младших детей из шалости выбросил папины бумаги в окно, после чего Толстой решил хранить свои рукописи в Румянцевском музее в Москве.
Когда Ганзен закончил, Толстой пришел посмотреть на результат. Унес страницы и вернул их следующим утром – в неузнаваемом виде. Одни были перечеркнуты, другие густо покрыты добавлениями и исправлениями. Ганзен снова переписал текст набело, Толстой забрал чистовик, после чего опять родилась новая, основательно переработанная версия. За четыре дня, которые Ганзен провел в Ясной Поляне, ему пришлось переписывать послесловие пять раз.
Ганзен отважился и на комментарии. Собственно тема – радикальное требование целомудрия – с Толстым, видимо, не обсуждалась, но Ганзен спросил, почему в каком-то фрагменте убрана одна удачная мысль?
– Что такое одна мысль? Дом из одного кирпича не построить, их нужно много, так и здесь. Одна мысль немного стоит, нужны сотни. Когда хорошие мысли будут вытеснять плохие, тогда и результат будет достаточно хорошим.
Шанс понять писательские привычки Толстого появился у Ганзена как-то за ужином, когда разговор зашел о литературном произведении, которое сочиняла дочь Татьяна.
– Ты пишешь роман, Таня? – спросил Толстой с улыбкой.
– Да, только я не знаю, каким сделать конец. У меня не получается придумать хороший план.
– Зачем тебе план? Нужна лишь четко сформулированная идея, и роман напишет себя сам в ходе работы.
– Ты не знаешь заранее, чем закончатся твои рассказы? – спросила Татьяна.
– Не знаю. Решение приходит естественно из самого мыслительного процесса.
Подтверждение этим словам Ганзен нашел и в конце послесловия, где Толстой выразил свое убеждение так: «Я никак не ожидал, что ход моих мыслей приведет меня к тому, к чему он привел меня».
Что же до работы Татьяны над романом, то результатом стала, видимо, непритязательная маленькая новелла «Учитель музыки», которая в следующем году была опубликована в детском журнале «Игрушечка» (11/1891). Дочь Толстого скрылась за псевдонимом Ольга Балхина. Двое детей устраивают мелкие пакости учителю музыки, но раскаиваются и добреют, узнав, как тяжело тому живется.
После обеда Ганзен сопровождал Толстого и Дунаева на прогулке. Датчанину запомнились слова Толстого о курении. В отличие от Дунаева, который не мог воздержаться от курения даже в кабинете Толстого, Ганзен курил только на улице. Толстой рассказал, что когда-то тоже курил,
Слова Толстого произвели на Ганзена большое впечатление, и спустя два дня он сообщил, что не выкурил ни одной сигареты после их разговора о вреде курения. «И отлично, – ответил Толстой. – Только смотрите на это не как на подвиг, а как на самую естественную вещь».
Заговорили о ранних произведениях Толстого. Дунаев похвалил «Анну Каренину», сказал, что этот роман принес большую пользу обществу. Толстой придерживался иного мнения: «Каким образом он принес пользу обществу, я не понимаю. Моя „Азбука“ была полезна, однако прошло два года, прежде чем кто-то что-то пискнул о ней, тогда как я уверен, что она действительно полезна».
А что же «Крейцерова соната»? Ганзен заметил, что причина ажиотажа кроется в том, что текст стал, образно говоря, ударом в лицо читателю. Ведь главный герой Позднышев называет читателей свиньями! Но и тема сама по себе, разумеется, требует резких слов. Ганзен процитировал датскую пословицу «Для паршивой головы надо много щелочи», которая могла бы стать девизом повести. «Пожалуй, все же нет, – с улыбкой произнес Толстой. – Но в послесловии я пытаюсь ответить на все возражения и нападки в мой адрес. Это единственное, что я могу сделать».
Ганзен присутствовал на читке «Крейцеровой сонаты» в Русском литературном обществе, где в ходе последовавшего обсуждения профессор и писатель Николай Вагнер высказал свои в высшей степени оригинальные мысли о произведении. История позабавила Толстого, который в свою очередь рассказал о письме, неделей ранее пришедшем от Вагнера и касавшемся комедии «Плоды просвещения». Ярый приверженец спиритизма Вагнер воспринял пьесу как пасквиль в адрес лидеров российского спиритизма и движения в целом 92 . Толстой не хотел никого обидеть своей комедией, но решил не отвечать, поскольку Вагнер вряд ли примет его объяснения. Однако перед самым отъездом датчанина Толстой все же написал Вагнеру письмо с просьбой извинить, если он невольно обидел. Одновременно Толстой был твердо убежден, что спиритизм – это не более чем суеверие 93 .
92
ПСС. Т. 65. С. 59. Письмо от 25.03.1890.
93
Там же. Письмо от 25.03.1890.
Другим проблемным корреспондентом был мужчина-еврей, который попросил Толстого высказаться по поводу практики обрезания. Толстой ответил, что, возможно, обрезание приносит некоторую пользу с точки зрения физиологии, однако с религиозной точки зрения оно так же абсурдно и вредно, как и любая другая церемония. В ответ пришло резкое письмо, реагировать на которое уже не имело смысла.
Позже во время чаепития пришел почтальон с трехдневной почтой, задержавшейся из-за пасхальных праздников. Для сортировки множества писем Софья Андреевна приготовила большой стол. Личные письма раздавались адресатам, а те, которые были интересны для всех, зачитывались вслух. Получил письмо и Ганзен. Жена прислала ему перевод одной статьи Кьеркегора, который он забыл взять с собой. Толстой тотчас же принялся читать статью вслух, потом какое-то время посидел молча и в конце концов скрылся в своей спальне.