Северный крест. Миллер
Шрифт:
Тайга, по которой они шли, была сырая, тёмная, встречалось много гибельных мест, укреплённых брёвнами, положенными в несколько слоёв, и сама дорога в монастырь была поперёк застелена брёвнами, ровно обрезанными и тесно прижатыми друг к дружке. Полотно было, конечно, узкое, лишь для одной пролётки, но кое-где оно расширялось — были специально сделаны бревенчатые площадки, чтобы могли разъехаться две повозки.
Слепцов продолжал шагать во главе своего отряда и в такт шагам отчаянно шлёпал ладонью по шее: хрясь, хрясь, хрясь!
Глаза у капитана двигались, вращались по кругу, будто у лётчика,
Если отряд попадёт под огонь на деревянном полотне, среди топей, то от него ничего не останется — ни фуражек, ни ботинок, всё уйдёт на дно здешних болот, по которым проложена гать.
Но лес был спокоен. Громко трещали птицы, была слышна комариная звень.
Разведка уже донесла десантникам, что в монастыре на Кож-озере окопалась большая красноармейская часть — не меньше полка.
— Ать-два! — пришлёпнув на шее очередного летающего разбойника — на этот раз крупного овода с огромными зелёными глазами, скомандовал Слепцов. — Ать-два! Не отставать!
С собой отряд Слепцова тащил два пулемёта, два «максима» на железных станинах, колеса пулемётов глухо стучали по брёвнам, пулемётчики кряхтели, ругались — тащить «максимы» было трудно.
Ночевали в лесу. Выбрали сухую гриву на берегу небольшой говорливой речушки, свалили несколько трухлявых деревьев, подпалили их изнутри и в сизых душистых клубах дыма завалились спать.
На всякий случай Слепцов выставил усиленное охранение — вдруг в темноте на них нападут лихие таёжники в рваных папахах, перетянутых красными ленточками? Но ночь прошла спокойно — не раздалось ни одного выстрела, в расположении лагеря не показалось ни одного чужого человека.
Другое оказалось плохо — ночью всё окутал студёный, просаживающий до костей туман. Пришлось поднимать мужиков, которые были подюжее комплекцией — они свалили ещё несколько деревьев, подожгли их. И — комаров не стало совсем и сделалось теплее.
— Ты бывал раньше в этих краях? — спросил Дроздов у Сомова, притиснулся спиной к земле, натянул на голову шинель.
— Не бывал, — ответил Сомов, также натянул на голову шинель. — Южнее приходилось бывать, здесь нет. А туман... туман — это оттого, что море недалеко.
Лежавший поблизости поручик Чижов поднял голову:
— Эй, друзья закадычные! Угомонитесь, прошу вас...
Чижов оглядел деревья с повисшими на ветках рваными клочьями тумана, солдат своих, лежавших рядом, и укрылся шинелью. По профессии поручик был историком, окончил в Москве университет, перед войной работал в архиве и готовил к изданию свою первую книгу о происхождении северных монастырей. Война перечеркнула всё — и работу он оставил, и книга не увидела свет.
В книге той шла речь и о Богоявленском Кожозерском монастыре, куда сейчас направлялись два отряда — его и капитана Слепцова.
Никогда не думал Чижов о том, что явится в этот монастырь не учёным созерцателем, человеком, который приезжает в святые места с блокнотом в руках, чтобы сделать явью некие небесные тайны, а карателем. Чижов по поводу их похода и собственной миссии в нём не питал никаких иллюзий — какие уж тут иллюзии, если он находился в компании с таким
Потом был фронт, сделавший из него солдата, умеющего ползать по-пластунски и ходить в атаку, лихо печатать шаг в парадном строю и щёлкать каблуками, приводить из разведки полоротых пленников и метко стрелять — Чижов умел пробить из винтовки семишник — двухкопеечную медную монету — с расстояния в двадцать пять метров. Офицеры завидовали ему...
Чижову было известно, что Кожозерской обители, в которую они шли, без малого пятьсот лет — в давно-давние времена здесь поселился стареющий пустынник Нифонт, несколько лет он жил один, потом к нему прибился казанский царевич Турсас, принявший после падения Казани крещение и нареченный Сергием. С них, с Нифонта и крещёного царевича, всё и началось. Старец Нифонт постриг Сергея-Турсаса, выполнявшего все его наставления, совершенствовавшегося в послушании. Так отшельник стал иноком, получившим имя Серапион. Вскоре на Кож-озере была возведена обитель, в которой и жила братия — не менее сорока человек. Когда случился голодный мор, монастырский старец Серапион принёс на своих плечах жернова, тем и спас людей — без этих жерновов невозможно было испечь хлеб... Чижов сомкнул глаза: интересно, как выглядел Серапион? Он видел однажды его изображение на редкой иконе, но не запомнил лик...
Впрочем, лики святых людей всегда прекрасны — среди них не встречается лиц злобных, ущербных, хитрых, перекошенных, заплывших жиром, косоглазых, криворотых — лица у святых людей всегда великолепны.
Километрах в десяти от монастыря Слепцов, шедший вместе с верным Крутиковым впереди отряда, неожиданно увидел беспечно шагающих им навстречу двух красноармейцев в шлемах-будённовках.
Слепцов остановился, будто на ходу, всем телом всадился в стену, широко распахнул рот, с лысого темени на щёки у него поползли капли пота.
Красноармейцы — ребята совсем ещё молодые, цыплята, с тощими искусанными комарами шеями — увидев отряд, тоже остановились. В следующее мгновение один из них испуганно вскрикнул, и оба они, круто развернувшись, побежали по бревенчатой дороге прочь, громко впечатывая каблуки разбитых сапог в дерево.
Слепцов сорвал с плеча ординарца винтовку, передёрнул затвор.
— Ст-о-ой! — закричал он и в следующее мгновение выстрелил.
Мимо. Пуля пронеслась над головой одного из красноармейцев и растворилась в пространстве.
— Сто-ой, кому сказали! — заводясь, прорычал Слепцов, снова передёрнул затвор винтовки. — Стой!
Ударил второй выстрел. Полёт пули обозначился сизым дымком, возникшим в воздухе. Опять мимо. Красноармейцы продолжали грохотать сапогами по брёвнам — неслись, как два коня, на пределе своих сил. Слепцов выстрелил в третий раз.
Один из красноармейцев вскрикнул по-заячьи тонко, подпрыгнул вверх, потом сиганул в сторону, сорвался левой ногой с настила, чуть не улетел в топь, но не улетел, удержался и побежал дальше, хромая.