Северный крест. Миллер
Шрифт:
Обеды в кают-компании миноноски проходили при запечатанных иллюминаторах. Митька Платонов выставлял на стол таз, в котором вонюче тлела еловая труха, разгонял дым еловой веткой — только тогда можно было что-нибудь съесть.
За столом часто заводили речь о России — откуда у заморённых, холодных, голодных Советов берутся силы, чтобы бороться? Неужели это сидит в людях с рождения или это появилось совсем недавно, внушено силой, которой враждебны мир и покой? Откуда? Не было на этот вопрос ответа.
К обеду офицеры выходили
Легенда была красивой, офицеры миноноски купились на неё и приобрели товар — в общем-то он был очень добротным, — и теперь щеголяли одинаковыми форменными запонками.
По пути уже сделали шесть остановок — наводили порядок в сёлах. Лебедев запретил команде миноноски сходить на берег.
— Ещё не хватало участвовать в карательных операциях, — процедил он брезгливо и щёлкнул кнопками перчаток, снимая их с рук. — Отбить нападение с берега, ответить выстрелом пушки на выстрел из тайги — это одно дело, а наказывать баб с детишками да жечь избы — дело совсем другое, оно не наше. Не богоугодное, если хотите, господа.
Рунге поддержал командира:
— На берег — ни одного человека!
Арсюха Баринов заныл первым:
— Дозвольте провести разведку.
Старший офицер миноноски посмотрел на него осуждающе.
— Разведку проведите в трюме! — велел он. — Возьмите с собой ещё одного человека и — марш вниз! Проверьте, нет ли течей. Утром, при маневрировании, мы царапнули корпусом дно.
Конечно, течей могло и не быть, но проверить надо обязательно. А вдруг, как говорится! На всякую старуху бывает ведь проруха.
— Ну ваше благородие, — сильнее заныл Арсюха.
— Марш в трюм, кому я сказал! — рявкнул Рунге. Тон его был опасный. Торговая миссия Арсюхи по облагодетельствованию забитого населения Онежской волости срывалась, в спёртом затхлом воздухе кубрика прокиснуть могла не только консервированная клубника, но и презервативы, а банки с говяжьей тушёнкой — вспухнуть и лопнуть. Озабоченность Арсюхина достигла наивысшего предела, он даже перестал спать по ночам, только бегал в гальюн да стонал, держась за челюсть.
— У тебя чего, зубы болят? — пытался выяснить у него Андрюха Котлов. — Если болят, то их надо лечить настоем ромашки.
— Пошёл ты со своей ромашкой! — вызверился на доброхота Арсюха, взмахнул кулаком, Андрюха невольно отшатнулся от него.
На этот раз Арсюха, размахивая кулаком, выдернул Андрюху из кубрика.
— Полезли в трюм, — проговорил он недовольно. — Рунге приказал.
— Зачем?
— Проверить,
В кают-компании тем временем продолжали обсуждать вопрос, чем же живут и чем питаются Советы.
— Воздухом, что ли? — недоумевал мичман Крутов, выразительно чмокая губами. — Не такая уж это и сытная штука. Хлеба нет, угля нет, мяса нет, электричества нет, дров нет... Чем живут?
Этого не знал никто.
На рейде Архангельска появился новый пароход — он невесомо вытаял из белёсой дали, обратился вначале в некую морскую тень, в призрак, который парил над водой; казалось, что призрак этот поднимется выше, сольётся с облаками и растает в выси, но нет, призрак этот, напротив, материализовался и через несколько часов величественно подгрёб к берегу, к грузовому причалу.
На корме парохода полоскался шёлковый французский флаг. Огромный нос украшала золочёная надпись «Тор».
На главной набережной Архангельска немедленно появились толпы фланирующих дамочек.
— Говорят, пароход «Тор» привёз последний парижский парфюм, — восхищённо щебетали они.
Пароход, действительно, привёз парфюрмерию, дамское бельё, наряды и вино. Всё — в огромных количествах.
— Какая роскошная нас ожидает жизнь! — радовались дамочки.
Знали бы эти милые воздушные существа, умеющие порхать, словно бабочки, и звонко смеяться, какая жизнь их ожидает, не стали бы вообще ничего говорить — погрузились бы в скорбное молчание.
Но на небе не было ни одного облачка, в море безмятежно купалось вечернее солнце, в воздухе витал сладковатый одуряющий дух парижского парфюма, и жизнь была хороша. Очень хороша.
Одна была неприятность — во время разгрузки с крюка крана сорвался большой ящик и всадился в деревянные сваи причала. Сам ящик особо не пострадал, а вот содержимое, начинка его — вдребезги.
Из щелей в углах потекли благовония — одна струйка пахла розами и цвет имела под стать запаху — розовый, из противоположного угла вынеслась проворная зелёная струйка и благоухала она фиалками...
— Парижский о’де колон! — огорчённо защебетали дамочки. — О-о-о!
Вечером того же дня несколько ящиков о’де колона были увезены в парфюрмерные магазины, чтобы утром оказаться у клиенток.
Миллер не выдержал, заехал на автомобиле за Натальей Николаевной, необыкновенно моложавой, очень красивой в сером шёлковом платье, и они вместе отправились в порт, на причал, где стоял гигантский французский пароход.
— Тебе, милая, надо купить всё лучшее, что привёз этот большой корабль, — сказал Миллер, коснулся губами виска жены. — Я люблю, когда твои волосы пахнут цветами, растущими на склонах Монмартра.