Северный Удел
Шрифт:
— Ты? — Валей открыл мутные глаза. — Нагнись, что скажу, кровосос.
Подзывая меня, он неловко, через боль, через судорогу, исказившую лицо, пошевелил рукой. Я наклонился.
— Сволочь!
Пальцы сомкнулись на моей шее, пригибая ниже. Щелкнули зубы, едва не откусив мне нос.
— Я тебя, гадину, и без карабина… — выплевывая кровь, зашипел жандарм. — Чтобы ты ничьей жизни больше…
Сопротивляясь, я надавил ладонью ему на грудь. Что-то хрустнуло. Ладонь провалилась на пол-пальца
Я долго не мог сдернуть ленту с подсумка. Крепкий узел, глупые пальцы. Потом оказалось — сижу и пялюсь в пустоту. Сколько времени сижу — неизвестно. В глазах двоится и троится. Тело мягкое и горячее, как кисель.
Ну-ка, Бастель! — прикрикнул я на себя. Подъем!
Но встать получилось лишь на мгновение, потом ноги разъехались, и я ткнулся щекой в Валея. Что-то я… да! Еще не все, не все, где-то четвертый…
Хы-ы, хы-ы…
Я подышал в лицо мертвецу, как мог залепил жилками немеющее плечо и, отвесив десяток мысленных пинков, поднял себя вертикально.
Напротив закачалось отражение.
Нет, не отражение, как раз четвертый, с тряпкой на пуговице. Как мы синхронно, ирония судьбы, не иначе.
— А ты живучий, — сказал он, поднимая карабин.
— Так получается.
— Ну, теперь все. Теперь…
Его хищный, торжествующий взгляд вдруг сделался растерянным. А затем из груди его, слева, проросло стальное лезвие.
Оно вышло на ладонь и скрылось, оставив после себя узкую, подтекающую кровью полоску.
Ноги отставника подломились. Над ним, будто из посмертия навис седоусый следопыт и опрокинул его с моих глаз долой.
— Лексей! — выдохнул я.
— Он самый.
Воткнув саблю, Оскольский тяжело опустился на землю. В изодранной сорочке, босой. Ни мундира, ни сапог. Правый бок намок красным.
— Ленты нет? — спросил я.
— А? — вскинул голову, не понимая, следопыт.
— На вас ленты нет?
— Нет, — мотнул головой Оскольский, — я не ношу.
— Нет, другой ленты…
Я махнул рукой на объяснения.
Какое-то время мы слушали шелест ветра, хрип умирающей лошади, гудение пчел. Вдалеке голубели холмы.
— А я думал это то безумие, что в поместье, — сказал Оскольский, медленно оттирая кровь с пальцев о штанину.
— Не безумие, — сказал я, — Зоэль.
— Помните, я вам говорил про нее?
— Помню.
Меня зазнобило. То ли горячка боя сменилась реакцией, то ли дохну сам по себе. А останавливаться нельзя. Рано, Бастель. У тебя еще куча дел.
Под взглядом Оскольского я двинулся туда, где последний раз видел Тимакова.
— Я, если что, — сказал он, — я здесь.
Я не ответил.
Один
Тимаков лежал на спине, раскинув руки. Мундир в пулевых отверстиях, белого на сорочке — один ворот. Глаза смотрели в небо со злостью, будто оно ему что-то осталось должно.
Я наклонился к мертвецу, ладонь скользнула благодатью, закрывая веки. Подставил я тебя, Георгий. Прости. Не умею прощаться. Не люблю. Не хочу! Я и так только и делаю, что прощаюсь. Ох, гуафр, крепкого вина б из отцовских запасов. Чтобы вдрызг!
Я выпрямился.
У места падения Дианы Зоэль смирно пасся ее конь. Нагнув шею, он что-то хватал вывернутыми губами. Я подошел ближе. Оказалось, он жевал ленту, которую шпионка нацепила на него вместе с уздой.
Тимаков был меток. Маленькая дырочка устроилась у Зоэль в сюртучке чуть левее позвоночника. Я перевернул женщину, закрыл глаза и ей и размотал с указательного пальца левой руки тонкую вязаную полоску.
Дымок — и нет полоски, пропала, только на мгновение высветились значки-узелки.
Все? Тогда следующее. Оставив Зоэль, я направился к мертвому Шнурову, на ходу доставая иглу. Как бы ни было, сейчас он мне все расскажет. Что хочет и что не хочет. И ради чего. Беречь себя времени нет.
А кровь — вещь такая… разговорчивая.
Земля вдруг взбрыкнула, и я упал. Меня повело вбок. Лиловые цветы окрасились в черное. Дурно что-то.
— Господин Кольваро, — услышал я беспокойный голос Оскольского, — вы где?
— Здесь, — я кое-как всплыл головой над вереском. — Все нормально. Запнулся.
Жилки оплетали меня черным ковром и пахли гнилью. Это не хорошо, когда так. Не хорошо. Только делать нечего.
Где тут зеленый кавалерийский мундир? Ага. Я сориентировался на небольшой взгорок у складской стены, на сапог с острым носом, подпинывающим небесную синь. Туда.
Встретившийся на пути мертвец в голубом смотрел с недоумением — куда это влечет господина Кольваро? Я отвернул его лицо. Молчи, дурак!
Вереск хрустел под коленями.
Главное — упорно вперед, вперед, до приметного сапога.
Шнуров как назло спрятал ладони. Мертвый-мертвый, а гадит и здесь. Я выдернул, выцепил его левую руку, занес иглу. Подышать, пропустить надоедливый рой мушек перед глазами — летите себе, хватит тут.
Так, сначала свой палец. Теперь просто кожу урода проколоть, палец не обязательно.
— Лексей! — крикнул я.
— Что, господин Кольваро? — крикнул в ответ Оскольский.
— Смотри там. Если что.
— Так смотрю.
Я наложил проколотый палец на каплю Шнуровской крови.