Северный ветер

Астафьев Виктор Петрович

— Что так смотришь? — и тихая улыбка тронула ее полные, еще сохранившие свежесть губы.

— Ищу прошлое! Давай за нашу молодость!

Они звенькнули рюмками. Надежда Андреевна отпила два глотка и хватит. Он свою рюмку опрокинул разом. Закусили лимоном, чуть посахаренным. Морозова спросила:

— Дети?

— Трое.

— В семье лад?

— Не жалуюсь.

— Счастлив?

— До полного всегда чего-то не хватает, — улыбнулся он. — Работы невпроворот, но она мне по душе. А ты как?

— Живу. Преподаю. Много

езжу. Словом, тоже не жалуюсь.

— Семья?

Надежда Андреевна взяла свою рюмку, поставила локти на стол и стала рассматривать на свет золотистую жидкость. Наконец ответила:

— Видишь ли, Иван Васильевич, к сожалению, а может, к счастью, не знаю уж как, но я однолюб.

Романов откинулся на спинку стула. Ему стало жарко, и он хрипло спросил:

— И замужем не была?

— Не была, — устало и примирительно улыбнулась она.

Иван Васильевич на миг смежил веки. Что-то голова закружилась — то ли от коньяка, то ли от ее неожиданно взрывчатого ответа.

...Зимой Иван Васильевич пригласил Надю к себе, пояснив:

— Понимаешь, день рождения. Приходи, а?

Надя пришла, принесла засушенную с весны в книге ветку сирени с бутончиком цветов. Это самое лучшее, что она могла подарить среди зимы. Подарок он спрятал в книгу, чтоб цветы не рассыпались, и поцеловал Надю. В этот момент она почему-то подумала, что он специально куда-то сплавил на вечер хозяйку и, наверно, никакого дня рождения у него сегодня нет. Потому что ей не понравилась его суетливость, которой раньше за ним не замечала. Он по глазам догадался, какие мысли ее гнетут, и, несколько обиженный, в запальчивости воскликнул:

— Хочешь покажу паспорт?

Надя решительно закрыла ему рот своей ладонью, маленькой и пахнущей жасмином:

— Ой, какие мы щепетильные!

А хозяйка действительно уехала в Чебаркуль на неделю к сестре. Хозяйка — бобылка, муж не вернулся с войны, и детей не успела завести. Распили бутылку красного, потанцевали под радиолу.

Когда настало время ей уходить, Иван Васильевич, робко и просительно глядя ей в глаза, предложил:

— Оставайся, а?

Надя потупилась, тень набежала на раскрасневшееся лицо. Он ждал. Она порывисто подняла голову, глянула в его синие глаза и по-удалому тряхнула кудряшками, соглашаясь.

То была их великая ночь...

— Много лет тягостно носила в себе вопрос для тебя. Сегодня еще колебалась — задать или нет. Не обидишься, если я все же задам?

— Давай! — с деланной грубоватой веселостью разрешил он, настораживаясь. Она поглядела на него вприщур, когтисто, глаза вроде потемнели, и спросила без дипломатии, тоже грубовато:

— Почему ты тогда удрал?

Иван Васильевич дернулся, словно от пощечины. Он ждал этого вопроса с той минуты, когда увидел Морозову на лекции. Она не могла его не задать, может, и ужин затеяла, чтоб только выпытать у него сокровенное. Иван Васильевич пробормотал сконфуженно:

— Как

это удрал?

Морозова не отозвалась, снова закурила.

— Ты же знаешь: уехал на курсы, потом получил назначение в другое место...

— И ни разу не показался. Не написал... Значит, не любил?

Романову на курсах встретилась Ирина, начисто вскружила голову. Он не то, что Надю, он и себя-то потерял тогда. Говорить с Морозовой об Ирине ему не хотелось.

— Значит, не любил... — задумчиво повторила Надежда Андреевна.

Иван Васильевич отвел глаза — не забыл. Наполнил рюмки и опрокинул в один глоток свой коньяк.

— Молоканов относился к тебе хорошо, — продолжала тихо Надежда Андреевна. — Но и он как-то сказал: «Хуже всего обмануться в человеке, я это знаю, пережил... Но такого вероломства от нашего агронома...»

— Не мог он этого сказать. Я ж ему все объяснил! — обидчиво возразил Романов, снова наливая себе рюмку.

— Но сказал. И знаешь почему?

— Почему?

— Я была беременна.

Романов резко поставил рюмку, так что коньяк плеснулся на скатерть.

— Понятия не имел...

— Возможно. Но догадывался и боялся. А ведь я тебя другим видела, верила, как самой себе. Мне думалось, что такие синие доверчивые глаза лгать не могут, тем более предать... Что ж не спрашиваешь, что было дальше?

— Дай прийти в себя.

— А дальше — я родила дочь.

— От меня?! — задохнулся Иван Васильевич.

— Полтора года назад выдала ее замуж за хорошего парня. Он слушатель военной академии. И вот уже имею внука!

Ее слова доходили до сознания, как через вату. Отчетливо понимал, о чем она говорила, но не мог одолеть оцепенения, которое придушило его. Будто все это происходит не с ним, а с кем-то другим! Он быстро налил коньяку и жадно его проглотил. Морозова сказала:

— Не пей много.

— Ну и ну! — вздохнул он. — И как ты с ребенком пошла в науку?

— Написала в свой институт, меня же хотели оставить на кафедре. Прислали вызов, приняли в аспирантуру. Комнату дали, дочурку помогли устроить в ясли. Много ведь у нас хороших людей. Вот так и пошло.

— Дочь отца знает?

— Конечно! Твоя фотография в ее альбоме на первой странице. Между прочим, дочь очень похожа на тебя.

— Что ж ты говоришь ей обо мне?

— Совсем немного. Был агроном и погиб, спасая товарища.

— Ничего себе, — криво усмехнулся Иван Васильевич. У него пересохло в горле.

Надежда Андреевна вдруг потеряла к нему всякий интерес. Странно ей было видеть, как он подавлен, растерян, слинял на ее глазах. Она считала его мужественным, этаким монолитом, который трудно поколебать. Или философски рассудительным, способным любую неожиданность оценить без паники. А он вот сник, съежился, посерел, чего-то перепугался, хотя она ничем ему не грозила и ничего не требовала. Просто сообщила правду, которую он не знал.