Северный ветер
Шрифт:
Она сказала, протягивая меню:
— Пожалуйста, распоряжайся. Что выберешь, то и ладно.
— Коль такое доверие!
— Будем считать, что я сегодня у тебя в гостях.
— Я и сам-то здесь на квартире!
— Я все же издалека, а ты, по сути, дома. Только прошу: не заказывай водки. А от коньяка не откажусь.
Иван Васильевич заказал. Официантка убежала исполнять заказ. Морозова поглядела на него с улыбкой, смущая, и призналась:
— Не то, чтобы постарел... Просто стал старше. Седины много. А выглядишь солидно, я бы сказала, благородно. Расскажи, как живешь?
— Помаленьку.
— И большой у тебя совхоз?
— Ты же помнишь колхоз имени Сталина да еще два соседних — «Маяк» и «Искру»?
— Еще бы! — улыбнулась Морозова.
— Это и есть мой нынешний совхоз.
— Солидно. Чуть не полрайона. Как экономически?
— Идем с прибылью. Но неувязок больше, чем прибыли. Особенно подсекли нас последние два засушливых года. В дым все выгорело. Половину дойного стада отправили в другие районы. Но это, как говорится, от бога. Самые-то главные неувязки, к сожалению, сами плодим. Вот Луговой призывал не терять перспективы, очень правильно призывал. А перспектива — это ведь планирование. А тут пока еще проблем! Порядка нет. То дают один план, но начинают его перекраивать. Чехарда и только. Они там, в Министерстве, по-моему, забыли, как землей пахнет. Ходят по асфальту и утонули в бумагах-сводках.
— Не суди строго, Иван Васильевич, — мягко возразила Морозова. — Это все не так просто, как иногда кажется. Но ты прав в одном: тебе нужно, чтобы план был четким, с учетом реальных твоих возможностей. А в том, Министерство ли виновато в неурядицах или планирующие органы, вопрос довольно сложный. Подчас это — местная проблема, ее спокойно можно решить на уровне областных организаций. И знаешь? Давай не будем о деле?
— Утверждено! — весело согласился Романов... — И ведь что любопытно — у нас с тобой точки зрения тут совпали!
— Как хорошо, если бы так было раньше. Да-а... А ты меня хотя бы изредка вспоминал?
Он ответил не сразу. Прежде всего, несколько укололо ее замечание — раньше не всегда они ладили. Что она имела в виду? А потом сказать, что думал о ней часто, это было бы неправдой. И все же кое-когда вспоминал, так, невзначай, мимоходом, без особого волнения.
— Не часто.
— Куришь?
Он достал пачку «Шипки» и коробок спичек, положил на стол. Она вытащила сигарету, объяснив:
— Я вообще-то не курю... Разве иногда, когда взбунтуются нервы.
...Как-то возвращался Романов с поля. Перед этим состоялся разговор с Молокановым. Все-таки старик был к нему неравнодушен, философствовал с прицелом:
— Давно дивлюсь, почему ученые люди не мучаются вот таким вопросом. Возьми овсюг, полетай по-нашему. Сколько с ним воюем, а он живет и в ус не дует. Его с одного поля гоним, а он перекатывается на другое. Ни холод, ни засуха, ни химия его не берут. А пшеничка? Чуть дожди без меры — недород. Чуть пораньше холод — зерно щуплое. Распалится солнце — выгорела. А полетай хоть бы хны! Ладно, неученые я речи говорю, но умные-то головы могут понять мою хлеборобскую мечту?
— Понимают, конечно.
— Худо понимают, а то давно бы все было наоборот.
Бродил Иван Васильевич по полю, мучился
С поля Романов свернул в березняк, так прямее до села. В самой роще густо, выше пояса поднимались заросли вишенника, в этих местах его всегда много. Ягодами усеян, как сыпью — одни только еще розовели, а большинство уже налилось темно-коричневой спелостью. Не сразу приметил Надю. Она собирала ягоды в берестяной туесок, сделанный на скорую руку. Одну ягоду в рот, другую в туесок. Возвращалась в село с дальнего пастбища и вот задержалась. Иван Васильевич подкрался бесшумно и прикрыл ей глаза ладонями. Надя испуганно ойкнула и выронила туесок.
— Сумасшедший! — рассердилась она, когда Романов опустил ладони. — Так же дурочкой сделаешь меня.
Иван Васильевич опустился на колени и стал собирать рассыпанные ягоды. Она тоже на коленях помогала ему. Нечаянно стукнулись лбами и рассмеялись. Надя, вдруг потемнев глазами, обхватила его голову руками и поцеловала в пересохшие губы. Вырвала из его рук туесок и побежала прочь. Он от неожиданности сел, с досадой и удивлением глядя ей вслед. Синяя косынка и тугие загорелые икры ног мелькали меж берез и темного вишенника...
— О чем задумался, Иван Васильевич? — тронула его за рукав Надежда Андреевна.
— Извини, — виновато улыбнулся он. — Мысли ускакали далеко, сладу нет с ними.
— Где же теперь Молоканов?
— Недавно умер.
— Вон что... Колоритный был старик.
— Да, яркий человек. С ним ушла целая эпоха.
— Не знаю, не знаю, — возразила Морозова. — При всей его справедливости все же был он человеком вздорным и самонадеянным. Чуть что — вот этими руками я колхоз сколачивал! А с клубом, помнишь? В зерносклад превратил. В газете критиковали, а он и газету не признавал.
— Его надо было понять. Каждую копеечку горбом наживали. Берегли. И стереотип сложился: что главное, а что не главное. Хлеб главное, а клуб — не главное. Приезжай к нам теперь. Что тебе клуб? Дом культуры отгрохали — залюбуешься. Школу новую, столовую соорудили с газовыми плитами.
— Иван Васильевич, о делах не сегодня!
— Извини. И все же Молоканова нельзя мерить на сегодняшний аршин. Иные времена, иные песни. По своим временам Молоканов что-то значил.
— Согласна, согласна, — засмеялась Морозова. — Мне нравится, с какой горячностью ты заступаешься за старика.
Официантка принесла заказ. На середину стола водрузила бутылку молдавского коньяка. Иван Васильевич наполнил рюмки и глянул на Морозову. Обходится без косметики. Кожа на лице эластичная, еще тугая, хотя морщинки у глаз и висков расходятся лучиками. В волосах серебрятся паутинки бабьего лета. Надя была хорошенькой, стройной, худощавой. У Надежды Андреевны ямочка на подбородке стала глубже, потому что лицо округлилось, пополнело, второй подбородок наметился, правда, чуть-чуть. Глаза по-прежнему задорно-огненные, даже прекраснее стали. Задумчивые и мудрые. Раньше в них насмешка часто плескалась, а сейчас устоялись доброта и уверенность.