Северный ветер

Упит Андрей Мартынович

Ян еще пробует улыбнуться.

— Нервы у тебя не в порядке.

— Да, но почему не в порядке? Потому, что с каждым днем я все яснее вижу огромное несоответствие между нашими радужными надеждами и ничтожными возможностями. Между нашим воодушевлением и теми трудностями, которые встают на пути к достижению цели. Мы живем мгновением, сегодняшним днем. Наш восторг порожден теоретическими догмами, идеалистическим самовнушением. Нет в нас настоящего боевого духа и умения. На каждом шагу твердим мы — борьба, борьба… А представляем ее только как последний натиск, мгновенный

штурм, который, конечно, потребует жертв, но зато сразу преобразит все. Мы и думать не желаем о том, что нас могут разбить и закабалить еще больше. Страшимся длительной борьбы. Как бы нас не раздробили и не растоптали поодиночке. Инстинктивно цепляемся друг за друга, потому что наша внутренняя связь, организация и дисциплина не настолько крепки, чтобы рухнуть вместе с нашей гибелью. Мы еще очень слабы, чтобы завершить великую социальную борьбу. Мы люди переходной эры. Мы только ставим вехи, прокладываем путь. Самим нам не ступить на обетованную землю.

Ян бережно берет его за локоть.

— Поедем с нами в деревню.

— Может быть, и поеду… — Тут он с силой отталкивает руку брата. — Я знаю свой долг. Нужны и те, кто прокладывает путь. Никогда еще не имели они такого значения, как теперь. Я пойду туда, где наши силы слабее, где меньше всего надежд на победу.

— В качестве героя или мученика… Соответствует ли такое решение твоим убеждениям?

— Мои убеждения тут ни при чем. Воля массы — наша ноля. Мы — орудие в ее руках. Что пользы, если бы я стал показывать каждому то, что вижу сам?

— Раз ты думаешь, что впереди не победа, а поражение, не обязан ли ты открыто сказать об этом? Остановить, предупредить…

— К чему это поведет? Думаешь, они услышат то, чего не хотят слышать? В конце концов нечего беспокоиться и волноваться. Одними речами да воззваниями массу не подготовить к решающему бою, который увенчается победой. Надо пройти все ступени борьбы, пережить все стадии подъема и упадка, крушения и нового взлета. Масса должна переплавиться, очиститься и закалиться — стать твердой, как сталь. Как меч, рассекающий броню. У массы всегда верный инстинкт. Отдельный человек может ошибиться, все вместе — никогда! Ошибки и заблуждения — все приближает общество к цели, формирует сознание и прибавляет силы.

Эта схватка будет самой ожесточенной из всех происходивших до сих пор. Но не последней! Ни в коем случае! И все-таки незачем уклоняться от нее, ибо она подготовит нас к еще более суровой и яростной битве, где решится все то, что теперь тщетно пытаемся мы разрешить.

Нам нечего терять… Что значит одна, десять или сто человеческих жертв по сравнению с жизнью всего трудового народа? Мы — капли в море. Капли могут испариться, но море остается и вновь впитывает влагу. Оно существует само по себе. И солнце, и ветер, и земля — все служит ему.

Мартынь вдруг замечает Марию, которая уже давно стоит в дверях и слушает. Губы ее плотно сжаты, лоб нахмурен.

Тень тяжелых раздумий и забот исчезает с лица Мартыня. Приветливая улыбка делает мягче и моложе его обветренное суровое лицо.

Он слегка толкает Яна.

— Гляди. Твоя

жена… Душа радуется, до чего искренне она ненавидит меня. И не пробует скрыть, притворяться, как другие. У тебя замечательная жена, Ян… Добрый вечер, невестка! — Он берет ее маленькую, холодную руку и крепко пожимает. Не отпуская, притягивает к себе и разглядывает со всех сторон. Смеется. — Рука? Это же тень руки, а не рука.

Недовольно дернув плечом, она отстраняется. Туже стягивает шаль, будто Мартынь принес сюда холод с улицы. Нервно моргая, она смотрит на Яна.

— Может быть, ты пойдешь ужинать? Уже полчаса, как мы тебя ждем. Все остывает.

— Да, но пригласи же и Мартыня.

— Да, да! — смеется Мартынь. — Я с удовольствием у вас поужинаю.

Она кривит рот, пытаясь улыбнуться, но не может вымолвить ни слова. Этот большой, грубый человек вечно насмехается над ней, дразнит. Один вид его неизменно раздражает ее.

— Ну, оставайся, — примирительно говорит Ян.

— Не стоит! — Мартынь качает головой и смотрит на часы. — Не беспокойтесь. Не такой уж я нахал. — Он впервые за весь вечер внимательно осматривает комнату. Снова вглядывается в портрет Лютера, хитровато улыбается. — Этот любил покушать… Таким к лицу исправлять религию. Все-таки занятие… А теперь извините. Спокойной ночи.

Мартынь удаляется решительным шагом, стуча каблуками по полу. На том месте, где он сидел, остаются на паркете две темные лужицы.

С уходом Мартыня у Яна пропадает весь интерес к злободневным темам. Он снова погружается в скучные семейные будни и досадует на жену. В таких случаях она кажется ему единственной виновницей всех его треволнений.

— Так и не пригласила! — Заметив, что жена внимательно рассматривает мокрые следы на полу у дивана, он еще пуще раздражается: — Ах, паркета тебе жалко! Белой скатерти и салфеток! — Сплевывает и сжимает кулаки. — Ты выгоняешь моего брата. Мещане и подлецы! Где были мои глаза, когда я связался с такими?.. Ну говори, отвечай! Чего стоишь, как немая!

Она хотела бы ответить, но голос не повинуется ей. Наконец она с трудом произносит несколько слов:

— Я его боюсь… Он такой дикий и жестокий.

— Ах, кланяться не умеет, ручки целовать и комплименты говорить. Да, этого он не умеет! Прошли те времена… Дождетесь вы… Самих вас втопчут в такую вот грязь!

Мария сдерживает слезы.

— И тебя… Тогда и тебя тоже…

— Меня? — Ян чуть не подпрыгивает. — Меня? Ха, ха… Что общего у меня с вами? Я рабочий и всегда шел с рабочими. Довольно я терпел. Теперь берегитесь!

Ян хватает пальто и, пытаясь надеть калоши, сердито ударяет ногами об пол. Мария заламывает руки и выходит на середину комнаты.

— Куда ты пойдешь? Останься! Мне так страшно, когда тебя нет…

Но Яна слова жены взвинчивают еще больше. Теперь он знает, где его место и что ему делать.

— Дождетесь вы у меня! Втопчут вас в грязь!..

Выбегая из комнаты, он со всего размаха хлопает дверью. Весь дом содрогается от сильного удара.

2