Севильский слепец
Шрифт:
— Вы говорили ему одно, а думали совсем другое, — ответил Рамирес. — Вы, например, прекрасно знаете, что проверка всех этих контактов — такая же пустая трата времени, как опрос парней, которых уволила сеньора Хименес.
— Я этого не знаю, — сказал Фалькон. — А вот вы знаете, что есть определенные предписания. Мы должны показать, что ничего не упустили.
— Но вы же не думаете, что это выведет нас на убийцу, а?
— Я ничего не исключаю.
— Вам ли не понимать, старший инспектор, что это дело рук психопата.
— Если бы я был психопатом и получал удовольствие от насилия над людьми, я бы не выбрал
— Он по натуре лихач.
— Он следил за этим семейством. Изучал тех, в кого метил. Именно их, — возразил Фалькон. — Он наверняка видел, как они ездили смотреть свой новый дом. Он наверняка видел, как представители транспортной компании поднимались в квартиру…
— Завтра утром нужно первым делом побеседовать с ними, — встрепенулся Рамирес. — Пропавшие комбинезоны и все такое прочее.
— Завтра Viernes Santo, [28] — охладил его пыл Фалькон.
Рамирес въехал на стоянку позади полицейского управления.
— Мотив, — произнес он, вылезая из машины. — Почему вы не верите в виновность стервы?
— Стервы?
— Те парни, с которыми я разговаривал и которые были рады-радехоньки развязаться с Консуэло Хименес, расписали ее как сущую мегеру, но специалист она, по их словам, блестящий.
— И это редкость в Севилье? — спросил Фалькон.
28
Страстная пятница (исп.)
— Это редкость в кругу богатых жен. Как правило, они не любят пачкать ручки и с утра до ночи болтают с каким-нибудь маркизом и маркизой де Никто. Но сеньора Хименес, видимо, делала все.
— Например?
— Мыла салат, крошила овощи, готовила revueltos, [29] обслуживала столики, ходила на рынок, платила зарплату, вела бухгалтерские книги, да еще встречала гостей и занимала их беседой.
— Ну и каков ваш вывод?
— Она любила этот бизнес. И считала его своим. Новый ресторан, открытый ими в Макарене, — это была ее идея. Она делала эскизы, руководила отделкой интерьеров, подбирала декор, нанимала персонал — все сама. Единственным, чего она не касалась, было меню, так как она знает, что привлекает к ним завсегдатаев. Мастерски приготовленные классические севильские блюда.
29
Яичница-болтунья (исп.)
— Похоже, вы у них бывали?
— Лучшее гаспачо в Севилье. Лучший домашний хлеб в Севилье. Лучший окорок, лучшая болтунья, лучшие отбивные котлетки… все лучшее. И к тому же недорого. Ничего эксклюзивного, хотя у них всегда есть стол для тореро и прочих идиотов.
Рамирес открыл плечом заднюю дверь полицейского управления, придержал ее для Фалькона и последовал за ним вверх по лестнице.
— К чему вы клоните? — поинтересовался Фалькон.
— Как, по-вашему, она отреагировала бы, если бы, положим, ее муж решил продать дело? — Ответ-вопрос Рамиреса буквально пригвоздил Фалькона
— Какое везенье, что именно вы беседовали с ними, — произнес Фалькон. — Ну разве я был неправ, говоря про необходимость строго следовать предписаниям?
— Надеюсь, вы теперь не заставите меня пропахивать адресную книгу? — буркнул Рамирес.
— Так эти парни видели, как Рауль Хименес с кем-то вел переговоры?
— Вы когда-нибудь слышали про сеть ресторанов «Cinco Bellotas» [30] которой заправляет некто по имени Хоакин Лопес? Молодой, энергичный, со связями. Он один из немногих в Севилье, кто мог бы завтра же купить и возглавить рестораны Рауля Хименеса.
30
«Пять желудей» (исп.)
— Между ним и сеньорой Хименес есть какие-нибудь отношения?
— Не в курсе.
— Это слишком уж замысловато. Замысловато и чудовищно, — проговорил Фалькон, преодолевая последние ступеньки и открывая ногой дверь своего кабинета. — Ну подумайте, инспектор, кого и какими деньгами она могла соблазнить на подобную авантюру — столько времени мотаться за семьей с кинокамерой, а потом пробраться в этакую квартиру и замучить старика до смерти.
— Зависит от того, насколько сильно она этого хотела, — ответил Рамирес. — Уж поверьте мне, у нее рыльце в пушку.
Двое мужчин смотрели из окна кабинета на редеющие ряды машин в опускавшихся на землю сумерках.
— И еще один момент, — продолжил Фалькон. — Что бы убийца ни показывал Раулю Хименесу, тому приходилось тяжко. Он отказывался смотреть, и потому…
Рамирес, чей мозг уже израсходовал свой дневной ресурс, лишь кивнул и вздохнул. Он закурил сигарету, не думая или позабыв о том, что Фалькон терпеть не может, когда дымят в его кабинете.
— Так каково же ваше мнение, старший инспектор?
Фалькон вдруг заметил, что темнота настолько сгустилась, что он видит уже не пустеющую стоянку для автомобилей, а свое отражение в стекле. Собственные глаза, обведенные черными кругами, показались ему пустыми, незрячими, даже пугающими.
— Убийца навязывал ему какой-то зрительный образ, — произнес он.
— Но какой?
— У всех нас есть что-то, чего мы стыдимся, о чем нам неловко или даже больно вспоминать.
Рамирес весь напрягся и словно втянул голову в панцирь — не подступись. Никому не позволялось копаться в том, что у него внутри. Взглянув на его отражение в стекле, Фалькон решил прийти на помощь севильцу.
— Ну, скажем, как в детстве, когда оконфузился перед какой-нибудь девчонкой, или, например, из трусости не заступился за друга, или предал то, во что верил, потому что тебя могли побить. Что-то в этом роде, только перенесенное во взрослую жизнь с взрослыми отношениями.
Рамирес, опустив глаза, уставился на галстук, что означало высшую степень сосредоточенности.
— Вы имеете в виду то, о чем вас предупреждал комиссар Лобо?
Фалькон поразился этой блистательной смене темы. Коррупция — легко удаляемое позорное пятно. Машинная стирка, полоскание и отжим. И все забыто. Это только деньги. Больше ничего.