Севильский слепец
Шрифт:
— Не за твою ли ежедневную усталость корила тебя Инес?
— Ты произнесла запретное слово, а не я.
Мануэла подняла глаза, улыбнулась, пожала плечами.
— Ты поинтересовался, успела ли я получить с бедняги деньги. Меня поразило твое бессердечие, вот и все. Но, возможно, это просто… флегматизм.
— Эта была дурацкая шутка, — отозвался он и тут же зачем-то соврал: — Я не знал, что собака предназначалась в подарок детям.
Алехандро втиснул между ними свой роскошный подбородок. Мануэла рассмеялась по той единственной причине, что их роман
Они заговорили о los toros, потому что это была единственная общая для них тема. Мануэла бурно восторгалась своим любимым тореро Хосе Томасом, который — вопреки ее вкусам — не принадлежал к числу красивейших героев арены, но вызывал ее восхищение тем, как спокойно и невозмутимо он проводил схватку. Он никогда не метался, не приплясывал, дразнил быка непременно всей мулетой, а не ее краем, так что бык всегда проносился в волоске от него, а то и сшибал его с ног. Когда же это случалось, он всякий раз поднимался и снова медленно шел в бой.
— Я как-то видела по телевизору его выступление в Мехико. Бык подцепил его на рог и вспорол ему штанину. По икре у него полилась кровь. Он страшно побледнел, но превозмог слабость, встал, выпрямился, махнул своим людям, чтоб ушли, и опять двинулся к быку. И камера все это показывала. Кровищи было столько, что она наполнила ботинок и выплескивалась при каждом шаге. Он подманил быка и всадил в него шпагу по самую рукоятку. Его сразу же увезли в больницу. Que hombre, que torero. [35]
35
Что за человек, что за тореро (исп.)
— А ваш кузен Пепе, — сказал Алехандро, слышавший эту историю тысячу раз, — Пепе Леаль! У него есть шанс выйти на арену в апрельскую Ферию?
— Он нам не кузен, — ответила Мануэла, на мгновение забыв свою роль. — Он сын брата нашей невестки.
Алехандро пожал плечами. Он пытался расположить к себе Хавьера. Ему было известно, что Хавьер — доверенное лицо Пепе и что, когда позволяет работа, утром, в день корриды, он ходит выбирать быка для молодого матадора.
— Не в этом году, — ответил Хавьер. — Он очень хорошо показал себя в марте в Оливенсе — завоевал не одно бычье ухо. Его опять приглашают на праздник Святого Иоанна в Бадахос, но пока не считают достаточным участия в нашей апрельской корриде. Ему остается лишь сидеть у бортика и надеяться, что кто-нибудь выйдет из игры.
Фалькону было жаль Пепе, этого талантливого девятнадцатилетнего мальчика, чей менеджер никак не мог протолкнуть его на самые престижные арены. И дело было отнюдь не в способностях, а лишь в стиле.
— Мода меняется, — промолвила Мануэле, знавшая, что Хавьер считает себя ответственным за парнишку.
— Он убежден, что уже слишком стар, чтобы чего-нибудь
Алехандро заказал у бармена еще три порции пива. Мануэла взглянула на брата, подняв бровь.
— В чем дело? — спросил он ее.
— В тебе, — последовал ответ. — В тебе и Пепе.
— Да брось.
— Вспомни, что написал этот тип в «Seis Toros» в прошлом году.
— Он идиот.
— Ты ближе к Пепе, чем его собственный отец. Тот сидит на своем бизнесе в Южной Америке и даже не приезжает посмотреть, когда его сын выступает в Мехико.
— Ты сентиментальна, как этот тип из «Seis Toros», — ответил Хавьер. — Я лишь помогаю Пепе выбирать быков.
— Ты гордишься им куда больше, чем его отец.
— Ты преувеличиваешь, — сказал Фалькон и переменил тему: — Я сегодня наткнулся на фотографию папы…
— Тебе просто необходимо найти себе женщину, Хавьер! — воскликнула она. — Это никуда не годится, ты дошел до того, что просматриваешь все старые альбомы.
— Этот снимок я нашел в кабинете Рауля Хименеса. Он был в Танжере примерно в то же самое время. Отец не знал, что попадет в кадр.
— И что же, он делал что-то непростительное?
— Фото датировано августом пятьдесят восьмого года, и он там целует женщину…
— Неужели… это была не мама?
— Вот именно, что не она.
— И это тебя поразило?
— Да, — признался он. — Это была Мерседес.
— Папа не был святым, Хавьер.
— Разве Мерседес тогда не была замужем?
— Не знаю, — выдохнула Мануэла. Ее рука с сигаретой отогнала эти слова вместе с дымом. — Таков был Танжер в те дни. Все не просыхали и трахались напропалую с кем попало.
— Постарайся, пожалуйста, вспомнить. Ты все-таки постарше, а мне и четырех лет еще не было.
— Чего ради?
— Мне просто кажется, что это может помочь.
— В расследовании убийства Рауля Хименеса?
— Нет-нет, не думаю. Это личное. Мне просто хочется разобраться в этом, и все.
— Знаешь, Хавьер, — проговорила она, — может, тебе не стоит жить в этом огромном доме в полном одиночестве?
— Я пытался жить в нем с кем-то еще, кого мы не имеем права здесь упоминать.
— В том-то и беда. Старые дома населены привидениями, а женщины не любят делить свое жизненное пространство с чужаками.
— Мне там нравится. Я чувствую себя в центре событий.
— Тем не менее ты не выбираешься в этот самый «центр событий», не правда ли? Ты знаешь только то, что находится между улицей Байлен и полицейским управлением. И дом этот чересчур велик для тебя.
— А для отца не был велик?
— Тебе надо разжиться квартиркой, вроде моей… с кондиционером.
— С кондиционером? — переспросил Хавьер. — Да, кондиционер — это, конечно, панацея. Полная очистка атмосферы. Ведь у последних моделей наверняка есть где-нибудь сбоку кнопка «Кондиционирование прошлого»?